Александр Ливергант - Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма

«Times» на это событие отзывается, как и на любое другое, сдержанно и витиевато:

«Нет никаких сомнений, что почетная степень Оксфордского университета вручена П. Г. Вудхаусу по справедливости. Все мы знакомы, по крайней мере, с некоторыми из его многочисленных произведений и вполне отдаем должное блеску его остроумия и оригинальности его стиля».

Зато все те, кого принято называть словосочетанием «культурная общественность», ликуют, тем более что такой авторитетный прозаик, поэт, критик, историк, как Хилэр Беллок, выступая по BBC, называет Вудхауса «лучшим из пишущих сегодня по-английски» («best writer of English now alive»). Хью Уолпол, модный в те годы беллетрист, ныне благополучно забытый, не смог пережить этот громкий комплимент коллеге.

«Он сказал мне: “Вы слышали, что сказал о вас Беллок?” – “Слышал”, – ответил я. “Интересно знать, почему он это сказал?” – “Да, интересно”, – сказал я. Длинная пауза. “Не могу вообразить, почему он это сказал”, – сказал Хью. “Я тоже не могу”, – сказал я. Еще одна пауза, длиннее предыдущей. “Согласитесь, странно все-таки. В высшей степени странно”. Очередная пауза. “М-да, – сказал Хью, – по всей видимости, он нашел ответ на вопрос: – Бедняга Беллок, стареет не по дням, а по часам!”»

(П. Г. Вудхаус «Дрессированная блоха», 1953 )

На торжественном обеде по случаю вручения почетной степени присутствовавшие, в основном студенты и аспиранты, громко аплодировали, топали, свистели – вызывали Вудхауса. Отказаться говорить было невозможно. А говорить – нечего. Речь писателя получилась короче не бывает. Вудхаус сумел уложиться в два слова. «Большое спасибо», – промямлил он и опустился на свое место.

А через два с половиной месяца началась война.

Вудхаус верен себе. 16 октября 1939 года (Польша уже пала, очередь за Данией, Норвегией, Голландией, Бельгией, а там и Францией) он с присущей ему безмятежностью пишет в Америку своему другу, известному юмористу, постоянному, как Бенчли и Паркер, автору «New Yorker» Фрэнку Салливену:

«У нас здесь всё очень тихо и мирно. Когда всё это началось, я как раз собирался в Америку, но теперь, боюсь, придется подождать, пока не кончится».

Кончится, увы, не скоро. Поначалу же всё и вправду было «очень тихо и мирно». Война была – и войны не было; французы ее так и прозвали: «drôle de guerre» – «странная война». Странная еще и потому, что жизнь в Лэ-Тукэ сделалась если и не лучше (перебои с самым необходимым ощущались), то уж точно веселее.

К радости Этель, в Лоу-Вуде собралось целое общество. Да еще молодое. Неподалеку от Лэ-Тукэ стояли французские части, и на вилле, в свободной комнате, были расквартированы два французских врача. Вудхаус шутил, что Франция ему многим обязана, ведь он «устроил ночлежку для французских офицеров». Французов общительной писательской жене было, как видно, мало, и Этель в компании с Жаклин, дочерью местного гольфиста Артура Гранта, ездила в предместье соседнего Пари-Пляжа пригласить на ужин британских офицеров из второго батальона Манчестерского стрелкового полка, а также молодых пилотов из 85-й эскадрильи ВВС. И те, и другие не смели отказать жене знаменитого писателя, к тому же Жаклин была прехорошенькой. Ужинали, болтали, пили чай, коктейли, даже устроили танцы.

«Из решетчатых окон в уютной гостиной видны были сад и дюны, – вспоминала много позже, в апреле 2001 года, Жаклин. – Граммофон играл “Моим сердцем завладел папаша”, мы сворачивали ковер и танцевали».

«Папаша» – лысый, в приспущенных очках, смахивающий на бухгалтера, – в веселье, как правило, участия не принимал; мог иногда заглянуть в комнату и с улыбкой поинтересоваться: «Ну как, вам весело?». Однако на предложение молодых людей и жены к ним присоединиться отвечал отказом и вскоре исчезал за дверью своего маленького кабинета. Вудхаус и здесь, в воюющей Франции, не обращая особого внимания на слухи о приближении немцев («мало ли что говорят»), работал в поте лица. Большей частью – первую половину дня, с завтрака до обеда, предварительно выгуляв в дюнах любимых собак, своих и соседских. Распорядка дня, как везде и всегда, придерживался неукоснительно.

Дел действительно было по горло. В апреле Герберт Дженкинс планировал выпустить сборник рассказов Вудхауса о клубе «Трутни» под названием «Яйца, бобы и сдоба»: юмор ценится всегда, а во время войны, когда настроение не ахти, – особенно. В «Saturday Evening Post» печатался, как обычно с продолжением, роман «Раз – и готово». «Life» заказал Вудхаусу статью о его отношении к войне в Европе. На что рассчитывала редакция популярного иллюстрированного еженедельника, трудно сказать; никакого «отношения» у Вудхауса к войне не было, а если и было, то ограничивалось, скорее всего, одной фразой: «Пусть себе воюют, лишь бы не мешали писать». А еще писатель трудится над очередным «дживсовским» романом «Радость поутру». Получается, как видно, неплохо: за дверью кабинета часто раздается авторский смех. Трудится и донимает Таунэнда всевозможными вопросами. О том, например, может ли стесненный в средствах молодой лорд стать деревенским полицейским – деревенским, не лондонским. И вдобавок присматривает за известным уже нам попугаем Коко, истинным патриотом, выучившимся петь «Боже, храни короля», и бездомной кошкой: она недавно принесла котят, и писатель боится, как бы китайский мопс до них не добрался. До войны ли ему?..

Кроме всего прочего, Вудхаус с женой давно уже лелеяли далеко идущие (в самом прямом смысле слова) планы: сесть на пароход в Генуе и уплыть в Америку, подальше от военного лихолетья. План этот был, может, и неплох, но дальше разговоров дело не пошло, а в начале лета генуэзский порт закрыли: Италия, имевшая виды на Лазурный берег, объявила тогда уже поверженной Франции войну. Да и Лэ-Тукэ к этому времени был уже у немцев в глубоком тылу.

Военные, выпивавшие и танцевавшие в Лэ-Тукэ, запомнили Вудхауса вежливым, любезным, ласково улыбающимся – при этом погруженным в себя, отвлеченным, непроницаемым.

«Однажды я пил чай с Вудхаусом в их чудесной гостиной, – вспоминал в своей книге «Взрывай, сколько влезет!» английский летчик Рекс Кинг-Кларк. – Он привел собаку и всё время ее гладил. Вудхаус помалкивал, о чем-то задумывался, и трудно было поверить, что передо мной создатель таких смешных, эксцентричных персонажей, как Псмит, Дживс и Берти Вустер. Помню, мы заговорили о войне, – и я ушел с ощущением, что он не особенно верит в победу союзников» [59] См. «Иностранная литература». 2012, 12. С. 55–56. Пер. И. Мокина. .

Слухи слухами, но в опасность вторжения немцев во Францию никто в Лэ-Тукэ по-настоящему не верил – и не только мирные Вудхаусы, но и военные, французские и английские. А точнее сказать, старались об этом не думать: пока ведь тихо, хотя война – эта странная война – тянется уже больше полугода. В марте 1940-го тогдашний британский премьер Нэвил Чемберлен (спустя всего два месяца ему на смену придет более решительный Черчилль) замыслил «губительную для Гитлера» морскую блокаду на манер континентальной блокады эпохи наполеоновских войн, в связи с чем Вудхаус в письме Таунэнду пошутил: