Александр Ливергант - Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма

Вудхаус тут полностью солидарен с Берти Вустером:

«Дживс вознамерился выманить меня в кругосветное путешествие, а мне даже думать об этом тошно… Я решительно заявил, что никуда не поеду… Я не позволю погрузить себя на океанский лайнер… и волочь вокруг света» [57] «Фамильная честь Вустеров». Пер. Ю. Жуковой. С. 210. .

Вот и Вудхаус не позволил, настоял – в кои-то веки – на своём.

Спустя шесть лет после Канн, в марте 1932-го, Вудхаусы вновь приезжают в эти же «гнусные», «смрадные» и «отвратительные» места. На этот раз – в Приморские Альпы.

От провансальского поместья Домен-де-ла-Фрейер, в котором они проживут не один год, до Канн – а значит, до казино – всего-то двадцать минут на машине. Без казино Этель жить не может: едва ли не каждый день просиживает за рулеткой всю ночь и, как правило, просаживает немало денег, тогда как ее рассудительный, не азартный муж играет крайне редко. И только в шмен-де-фер. И не более двух-трех часов кряду. И почти всегда выигрывает. А выигрыш – что для Вудхауса две-три тысячи франков? – посылает вечно сидящему на мели Таунэнду. Этель недовольна: сколько можно кормить этого нахлебника! Играть до утра, даже когда везет, он себе позволить не может: в восемь Плам уже за машинкой. И, как всегда, всем доволен:

«Работается здесь отлично, – пишет он Рейнолдсу 25 марта 1932 года. – Всего за десять дней написал первые пятьдесят страниц – всегда самых трудных. Каждую сцену переписываю по три раза. Первую треть романа всегда пишу быстро: сначала набрасываю, как придется, а потом правлю до бесконечности».

Доволен и женой; за кратчайший срок, побив все рекорды логистики, Этель наняла интернациональный штат прислуги: дворецкий – немец, ливрейный лакей – эльзасец, повар – серб, водитель – француз, горничная – итальянка, разнорабочий – англичанин. Не устает удивляться энергии, неутомимости супруги.

«Не понимаю я женщин, – пишет он Таунэнду. – Поражаюсь их жизнеспособности. Этель вечно жалуется на здоровье – и при этом проводит за рулеткой всю ночь и ничуть от этого не страдает. Я валюсь с ног за много часов до того, как она начинает испытывать лишь первые признаки усталости».

Доволен успехами во французском: изучает язык Мольера в местной школе Берлица, читает Колетт и «Vie parisienne» – разве это не свидетельство того, что во Франции Вудхаусы намерены поселиться всерьез и надолго?

Доволен переговорами с авторитетным лондонским издательством «Фейбер энд Фейбер», которое хочет переиздать сборник его эссе «Громче и смешнее»; первоначально отдельные эссе из этого сборника печатались в «Vanity Fair». А также – переговорами с журналом «Cosmopolitan»: американцы покупают права на «Дживс, вы гений» за 50 000 (!) долларов (именно эту сумму американское налоговое ведомство вскоре стребует с Вудхауса).

С наступлением осени доволен и Ривьерой. Летний, а следом и «бархатный», сезон, слава богу, позади. Канны опустели, соблазнов никаких – работай, сколько влезет.

Особенно же доволен двумя обстоятельствами. Во-первых, Леонора выходит замуж за Питера Казалета, младшего сына владельца огромного поместья «Фэрлон» в графстве Кент. Деньги – к деньгам.

«Я так счастлив, – пишет Вудхаус в октябре 1932 года падчерице, – что хочется рассказать о твоей помолвке первому встречному. Мисс Мигалка и Чудик будут подружками невесты, понесут в пасти шлейф твоего подвенечного платья».

С зятем, «душевным, как Джимми Питт, малым», жокеем, спортсменом и охотником, Вудхаус быстро находит общий язык. Всякий раз, когда они с женой приезжают в «Грейндж», усадьбу молодых в Шипборне, тесть подолгу беседует с зятем на общие и не слишком интеллектуальные темы: крикет, охота, лошади, спорт; политикой не интересуется ни тот, ни другой. Питер, слава богу, не интеллектуал; Вудхаус терпеть не может интеллектуалов и их многоумных опусов. Блумсберийцы, Вирджиния Вулф, Эдвард Морган Форстер, Олдос Хаксли, Томас Стернз Элиот (вспомним «Мглу. Погребальную песнь») – для него ругательные слова. И интеллектуалы платят ему тем же: многие писатели тридцатых годов (среди них Грэм Грин, уже упоминавшийся Джон Б. Пристли, Уистен Хью Оден) подписались бы под вердиктом Армина, старшего брата Плама. Как-то раз Армин благодушно обронил: «Всё, что ты пишешь, – красивый вздор». И Вудхаус с готовностью с ним согласился: главное ведь, что «красивый».

Во-вторых, наконец-то найдено идеальное (так считает не только Плам, но и Этель) место для жизни: Лэ-Тукэ, курортный городок на севере Франции. Идеальное, потому что Лэ-Тукэ являет собой компромисс. И до Лондона, в отличие от Ривьеры, недалеко. И до Парижа, в общем, тоже. И тихо-спокойно-безмятежно. И общество какое-никакое имеется: Лэ-Тукэ издавна облюбовали, исходя из той же логики, состоятельные англичане. Чем, в самом деле, плохо? Живешь почти что в Англии, можешь даже при желании съездить в любимый Далидж на футбольный матч местной команды, а грабительских налогов (при заработках Вудхауса любой налог – грабительский) не платишь. Одной только Америке он задолжал пятьдесят тысяч, что ему в самом скором времени припомнят. Есть, и неподалеку, прекрасный песчаный, растянувшийся на километры пляж, где можно выгуливать любимых собак, да и самого себя тоже. Вудхаус как-то посчитал, что в неделю он проходит не меньше пятидесяти миль.

На Лэ-Тукэ выбор пал и еще по одной причине. И причина эта – очередной мюзикл. Отказаться от участия в мюзикле «Всё бывает» Вудхаус никак не мог, ведь его соавторами были испытанный друг и коллега Гай Болтон и композитор Коул Портер – мировая «селебрити». Такими приглашениями не бросаются. Так вот, для совместного творчества выбран был Лэ-Тукэ. Портеру, человеку мира, было всё равно, где писать музыку, он как раз в это время разъезжал по Франции со своей последней пассией («пассия», двухметровый верзила, был убежден, что «нет в мире лучше края»). Что же касается Болтона, то тот, наоборот, французов не жаловал и от Парижа, предложенного Вудхаусом, категорически отказался; Лэ-Тукэ же был от его дома в Суссексе совсем близко – только Ла-Манш переплыть.

Работала троица не где-нибудь, а в местном казино: в роскошном отеле, где все трое остановились, не оказалось рояля. По пути к игорным столам завсегдатаи замедляли шаг, чтобы послушать, как Портер напевает и наигрывает мелодию песенок, и не раз принимали его за работника казино. Как-то раз один посетитель, пишет Роберт Маккрам, так Портера заслушался, что выложил ему на крышку рояля стофранковую купюру. Правда, с условием, что Коул впредь не будет петь всякую чушь вроде «Лучше тебя нет» или «Давай же друг друга полюбим», а исполнит что-нибудь стоящее вроде «Лошади с лавандовыми глазами»…