Ефим Курганов - Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

Для того чтобы создать роман, нужно научиться видеть жизнь так, чтобы она могла стать фабулой романа, нужно научиться видеть новые, более глубокие и более широкие связи и ходы жизни в большом масштабе. Между умением схватить изолированное единство жизненного положения и умением понять единство и внутреннюю логику целой эпохи – бездна. Поэтому бездна между анекдотом и романом [191] Медведев П. Н. Формальный метод в литературоведении //Бахтин под маской. Вып. 2. М., 1993. С. 150. .

Между тем еще до развала Советского Союза единство и логику целой эпохи прежде всего помогает выразить анекдот, а если роман, то явно анекдотизированный: «Сандро из Чегема» и «Человек и его окрестности» Искандера, романы о Чонкине и «Замысел» Войновича, «Душа патриота» Евгения Попова, «Иванов и Рабинович» Вл. Кунина, «Легенды Невского проспекта» Веллера и т. д.

Очевидно, что роман и анекдот пошли на резкое сближение: причем основные преимущества все более получает анекдот. Оснований для этого множество.

На авансцену выдвинулась мобильная и взрывная структура анекдота. Творчески она сейчас особенно актуальна. Кроме того, с отступлением романа оказался во многом девальвированным сам принцип художественного вымысла, что сказалось и на самом романе.

Теперь уже совсем не так интересно, как раньше, читать то, что явно придумано. Нет желания и времени, темп которого все убыстряется, вживаться в судьбы вымышленных героев. Роман сейчас в основном привлекателен, если он отказывается от себя, отказывается от установки на создание параллельного бытия, отказывается от установки на вымысел. Роман сейчас в первую очередь вызывает интерес, если он доказывает, что изображенное в нем происходило на самом деле (взять, например, книгу Леонида Юзефовича «Зимняя дорога»).

С точки зрения традиционных эстетических критериев роман Евгения Попова «Душа патриота» – что угодно, но только не роман. Между тем это самый подлинный роман, но только нынешней, анекдотической формации.

«Душа патриота» – это единый и совершенно связный текст, но буквально нашпигованный анекдотами, каждый из которых претендует на то, что он является действительным случаем из жизни. Причем если у Довлатова материал всякого рода баек хронологически распределяется по блокам («Наши», «Зона», «Компромисс» и т. д.), то у Попова, как и в жизни, все перемешано. Однако хотя анекдоты в тексте «Души патриота» ведут вольное, совершенно нерегламентированное существование, ничего похожего на хаос не возникает. Это именно роман (параллельное бытие), он имеет свой магистральный сюжет, в водоворот которого затягиваются мириады микросюжетов.

Главное событие книги – похороны Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева и то, что в этот день видели, куда ходили писатель Евгений Попов и поэт Дмитрий Пригов. Основной же материал этого романа представляет собой разного рода семейные поповские байки, как будто не имеющие ровно никакого отношения к похоронам генерального секретаря. Но внутренняя связь тут есть, и даже очень сильная.

Все случаи, которые вспоминает Попов, в совокупности представляют собой историю Советского государства в миниатюре, все они показывают, как государство ломало или хотя бы уродовало людей. Все случаи, что вспоминает Попов, – глубоко личные, как бы сугубо частные. Но это настоящая дегероизация советской истории, контр-мифология, это демонстрация того, как же было на самом деле. Поэтому рассказ о похоронах генерального секретаря с полным основанием втягивает в себя рассыпанные по всему пространству книги микросюжеты.

Столкновение частного с общим, неофициального с официальным, малого с большим, истинного с показным и организует текст романа Попова, в котором через сцепление разнохарактерных случаев резко, остроумно и беспощадно преломилась советская история. Похороны генерального секретаря под пером писателя превратились в похороны псевдосоциалистического общества.

Роман «Душа патриота» демонстрирует, каким образом анекдот с его статусом невероятного реального случая вклинился в роман и перевернул его. Роман становится цепью свободно наращиваемых эпизодов, резко динамизируется, отказывается от вымысла.

Данную тенденцию нельзя считать абсолютной, всеохватной, но тем не менее сейчас происходит явная анекдотизация романа и в целом художественной прозы, которая движется в сторону нон-фикшн.

Еще один крайне выразительный в этом отношении пример – «Трепанация черепа» Сергея Гандлевского.

Там будто бы есть общий сюжет или хотя бы сюжетная канва, обозначенная в подзаголовке: «История болезни». Но думаю, что не стоит придавать особое значение данному обстоятельству. Общий сюжет в «Трепанации черепа» – это просто формальность, дань литературной вежливости. На самом-то деле единство текста в данном случае определяется совсем не общим сюжетом.

«Трепанация черепа» есть свод безумных и одновременно совершенно реальных историй, связанных с бытом круга поэтов, которых какое-то время не печатали. Быт этого круга, собственно, и цементирует «Трепанацию черепа», создает единство текста, основной материал которого – это анекдот – невероятный и одновременно достоверный случай.

Ограничусь пока одним, чрезвычайно, на мой взгляд, показательным примером. Он являет собой не просто странный, нелепый, забавный случай. Очень существенно и то, что этот эпизод еще и завершается тем пуантирующим псевдообъяснением, которое, как правило, и придает анекдоту особый интерес и пикантность (вообще в «Трепанации черепа» построение осуществляется в строгом соответствии с законами жанра):

…Ты приехал ко мне в гости от «Ждановской» до «Тушино» на электричке зайцем. То ли тебе денег на честный билет не хватило, то ли жизнь еще не нагнала на тебя респектабельности, а тогдашние убеждения позволяли…

Маша Черемисская чуть ли не в тот же день подарила тебе купленный за 109 рублей в рассрочку переносной ВЭФ на батарейках. В ближайшей стекляшке мы остановили свой выбор на трех литровых бутылках «Гамзы» в пластмассовой оплетке, облегчающей транспортировку…

«Колоться и колоть, балдеть и отрубаться!» – был тогда наш девиз, что я и сделал на узеньком красном диванчике, подарке Вали Яковлевой. Скучно пить в одиночку, и ты для побудки стал щекотать мне нос концом вытянутой до предела антенны. В сладком сне я отмахнулся и погнул ее. И тогда ты по врожденной или благоприобретенной и вполне простительной, учитывая наше поприще, склонности к эффектным жестам – щедрым подаркам и кровавым жестам – хряснул ВЭФ об пол, и черный новый приемник разлетелся на куски, и Моцарт умолк.

Я спал как ни в чем не бывало, только сладко причмокнул. Ты, скорее всего, очутился около стола, налил чашку всклянь, опростал одним махом, повертел в руке и метнул ее, синюю, в мою сторону, угодив не ко времени спящему прямохонько в левый висок.