Виктор Топоров - О западной литературе

Нильсену было не суждено реализовать свое несомненное поэтическое дарование полностью. Он просто не успел этого сделать. Юношеские стихи, в которых возлюбленная сравнивается с испанской герцогиней, во всей их условности и олитературенности стали для молодого датского читателя чем-то вроде когановской «Бригантины». Предчувствия грядущих испытаний обернулись грозной явью:

В поэзии Нильсена, как и в антифашистской лирике Лакура, главный упор сделан на выражение «ярости беззащитных». Не сражение, до которого дело могло и не дойти, но постоянное ожидание, постоянная готовность к нему – готовность, в которой сознание собственной слабости не отменяет смелости:

Поэзия Нильсена во многом родственна стихам уже известного советскому читателю польского поэта-антифашиста Бачиньского: и у того и у другого предчувствие скорой гибели и постоянная готовность к ней становятся оселком, на котором проверяется подлинность прочих чувств. «В дни, когда мы ощущаем за спиною смерть… учимся… любить больше, чем когда-то», – пишет Нильсен. Восторг перед зимним пейзажем немыслим без напоминания: «Представь, что последний на свете кружит снегопад над тобой». Все видится в ином, подлинном свете вчерашнему юноше в часы, «когда прожекторов метлы ночную метут темноту». И призыв к борьбе, «к действию» раздается уже из уст взрослого, зрелого человека, способного думать не только о себе и о своих сверстниках, но и «о внуках, чья мысль воплотится в звук, в камень, в слово и цвет».

Правда, зрелый человек не стал зрелым поэтом. Стихи Нильсена дышат несколько наивным юношеским романтизмом, от которого поэт в дальнейшем, вне всякого сомнения, отошел бы. Своя интонация, свой творческий почерк – все это брезжит в творчестве Нильсена, сквозит в прерывистых, приглушенных строках, в нарочитой безóбразности, в попытках преодолеть риторику во имя истинной поэзии, и всему этому, повторяю, было не суждено реализоваться в полной мере. Небольшое собрание стихотворений Нильсена остается, в полном смысле слова, недопетой песней – а таким песням мы всегда внимаем с особенным благоговением.

С самого начала был опален войной и творческий путь ХАЛЬФДАНА РАСМУССЕНА (род. в 1915 г.). Его ранние сборники – «Солдат или человек» (1941) и «Скрытый лик» (1943) – трактуют тему существования в условиях фашистской оккупации. Не обращаясь впрямую к героике Сопротивления, поэт, однако, осуждает пассивную покорность злу, называя ее прямым соучастием в нем («Я был соучастником зла»). Чистые руки, руки, не замаранные никаким преступлением, оказываются в его стихах руками труса:

Видения (из одноименного стихотворения) становятся некой анатомией страха, который человеку необходимо преодолеть, чтобы обрести подлинное я; «время ожидания», о котором писали Лакур и Нильсен, превращается в «край ожиданий», а этим краем оказываются небеса:

И все же военная тема не стала в творчестве Расмуссена главной. Скорее можно сказать, что вынесенная из военных испытаний тема человеческого достоинства, попранного и попираемого, зазвучала лейтмотивом в его поэзии, объединяя далеко отошедшие друг от друга в формальном и содержательном плане стихи. Мотивы «преодоленной тоски» и «веры в людей», восходящие все к той же теме, слышатся и в стихах Расмуссена о современности, и в его значительном по объему цикле стихов на античные сюжеты (отчасти написанном античными размерами): «Фрагмент III», «Сапфо», «Дионис у моря». Звучит в них, разумеется, и тема искусства – искусства, стремящегося вернуться, вырваться из «ослепления красоты» (вспомним «слепых кротов» из «Видения») «домой, к серым будням».

Но это возвращение из книжного мира, полного классических реминисценций и литературных аллюзий, было вовсе не простым делом. Умение изображать и отображать действительность неопосредованно так и не пришло к поэту. Счастливым выходом из намечавшегося тупика стали «Шутки» – сборники иронических, гротескных и парадоксальных стихотворений, широко захватывающих пласты реального мира и подающих его в обрамлении юмора и сарказма. «Шутки» (первый сборник вышел в 1951 году, за ним последовали и другие), равно как и стихи для детей, в настоящей книге не представленные, принесли поэту широкую популярность.

«Шутки» Расмуссена построены на определенном условном допущении, позволяющем увидеть привычное в новом свете (прием остранения). Кого удивили бы, например, сатирические нападки на отставного чиновника с его убого удобными мещанскими представлениями и странноватым кругом пенсионного чтения – фантастическим как по подбору и сочетанию, так и главным образом по извлекаемой из книг морали? Но Расмуссен пишет о начитанной лошади, первой из трудящихся четвероногих Севера удалившейся на заслуженный отдых и воистину лошадиными дозами изрекающей прописные истины. Причем в мозгу у лошади – та же мешанина, что у современного, одуренного обилием информации обывателя:

«Шутки» Расмуссена возникли, понятное дело, не на пустом месте. Здесь следует вспомнить и стихи немецкого поэта начала века Кристиана Моргенштерна, и иронические баллады англо-американского поэта Уистена Хью Одена, и, возможно, раннее творчество Н. Заболоцкого. Однако эти стихотворения удачно наложились на датскую действительность и в свою очередь вызвали многочисленные подражания. В целом Расмуссен предстает поэтом значительным и разнообразным, хотя и не без налета некой излишней мастеровитости, умело маскирующей порой отсутствие оригинального вдохновения. Подобная многоликость поэтического творчества – случай нечастый и почти всегда чреватый некоторыми издержками.