Галина Юзефович - Таинственная карта

Словом, если вы планируете всерьез углубиться в историю Византии, то книга Джонатана Харриса станет для вас неплохим – добротным, компетентным и доступным – введением в предмет. Если же вы рассчитываете прочитать всего одну книгу об этой эпохе, то и в этом качестве вполне «Византия: История исчезнувшей империи» отлично сгодится – важно только понимать, что ею история великой державы, косвенным образом породившей нашу собственную государственность, не исчерпывается.

26 ноября 1095 года во французском городе Клермон римский папа Урбан II произнес зажигательную речь, в которой призвал христиан западной Европы отправиться в поход на Восток, спасти своих восточных братьев от поругания и освободить Иерусалим из рук неверных. Речь эта имела поистине грандиозный успех, и уже через два года изрядно поредевшее и потрепанное, но по-прежнему исполненное энтузиазма войско крестоносцев стояло под стенами Иерусалима.

В традиционной историографии этот эпохальный тектонический сдвиг, по меньшей мере на двести лет определивший русло европейской истории, принято трактовать с двух возможных позиций. С одной стороны, крестовые походы рассматривают с точки зрения Запада, учитывая при этом все возможные аспекты – от борьбы между папой Урбаном и его прямым конкурентом, антипапой Клементом (кто из двух пап сделает более сильный политический ход, тот и победил), до увеличения благосостояния в обществе, повлекшего за собой рост авантюризма и интерес к путешествиям. С другой стороны, массовое движение западного воинства на Восток исследуют с позиции исламского мира, для которого оно стало одновременно и катастрофой, и сигналом к консолидации.

Питер Франкопан, историк, автор знаменитого «Шелкового пути», директор оксфордского Центра византийских исследований и дальний родственник английской королевы, находит в этой истории новый ракурс: в его изложении главным героем первого крестового похода оказывается не Запад и не Восток, но зависшая между ними Византия и конкретно ее император Алексей I Комнин. Именно он, по мнению Франкопана, был скрытым инициатором крестоносного порыва, который хотел использовать для спасения своей империи, гибнущей под ударами турок-сельджуков.

Выбрав такую точку обзора, Франкопан, понятное дело, в первую очередь фиксируется на событиях в Константинополе и окрестностях. В фокусе его внимания оказываются и сама личность Алексея I (человека аскетичного, властного и целеустремленного), и его первоначальные успехи на военном поприще, и сложнейшие придворные интриги, и шаткие альянсы с вождями турок, и всё более катастрофические поражения в 90-х годах XI века.

Франкопан также показывает ложность представления о том, что якобы к этому времени между католиками и православными уже разверзлась непреодолимая пропасть. История первого крестового похода наглядно демонстрирует, что в XI веке христиане всего мира еще воспринимали друг друга как братьев – возможно, не самых любимых и скорее двоюродных, чем родных, но определенно связанных между собой теснейшими узами. Постепенное трагическое ослабление этих уз, необратимое увеличение дистанции между двумя ветвями церкви, в ко-нечном итоге погубившее Восточную римскую империю, – еще один из сквозных сюжетов «Зова с Востока».

Если история крестовых походов не входит в круг ваших интересов, то скорее всего вы прочтете книгу Питера Франкопана просто как увлекательное, фундированное и ясное повествование о том, что творилось на пространстве от Франции до Палестины в конце XI века, о великих победах, трагических поражениях, интригах, подвигах, корысти и предательстве. Если же ваши познания в предмете чуть выходят за рамки школьной программы, то эффектом от подобной смещенной оптики, от фокусировки на непривычном и общего «византиецентризма», станет вполне натуральное головокружение, а многие события мировой истории (включая, к примеру, многовековую культурную изоляцию Руси – со всеми вытекающими) предстанут перед вами в радикально новом свете.

Опубликованная в 1964 году и, наконец, переведенная на русский книга англичанина Айвана Морриса, культуролога, переводчика и друга Юкио Мисимы – золотая классика японистики, сочетающая в себе оригинальность исследования (Моррис был настоящим большим ученым с мировым именем) с чарующим изяществом изложения. Собственно, безукоризненное изящество – едва ли не ключевой элемент этого текста, перебрасывающего ажурный мостик из ХХ века в эпоху Хэйан – самый изысканный и церемонный период японской истории, расцвет которого пришелся на XI век.

Вынесенный в заглавие «блистательный принц» – это, конечно же, принц Гэндзи, любвеобильный и томный герой знаменитого романа императорской фрейлины Мурасаки Сикибу, и бо́льшая часть деталей, призванных проиллюстрировать хэйанские быт и нравы, заимствована автором из этого фундаментального для всей японской культуры текста. Однако помимо романа Мурасаки Моррис обращается и к другим важным книгам эпохи – в частности, к «Запискам у изголовья» другой знатной придворной дамы, Сэй Сёнагон. Если же читателю хочется большего академизма и информативности (а заодно и меньшего перекоса в сторону литературных источников), то на каждой странице имеются пространные, куда более строгие по стилю сноски, читать которые можно параллельно с основным текстом, можно отдельно от него, а можно и вовсе пропускать – всё, в общем, понятно и без них.

К X веку Япония полностью обособилась от Китая (из которого до этого с жадностью заимствовала решительно всё – от способов стихосложения до архитектуры) и оборвала с ним все связи, императорский двор переехал в новую благоустроенную столицу – Хэйан-кё, подарившую название всей эпохе (позднее этот город стал известен как Киото), власть прочно закрепилась в руках могущественного клана Фудзивара, а во дворце потекла жизнь бесконечно утонченная и при этом абсолютно самобытная. Собственно, вся книга Морриса представляет собой вдумчивый и детальный рассказ о тончайших нюансах этой жизни, о едва ли не чувственных отношениях придворных с природой и временами года, о сложнейших таинствах этикета и церемониала, об устройстве общества, о месте в нем женщины (одновременно очень высоком и почти бесправном), о религии (распадавшейся на три равновеликих рукава – буддизм, синтоизм и традиционные поверья), а главное – о повсеместном культе красоты и художественной чувствительности, стоявшей в списке добродетелей несопоставимо выше нравственности.