Алексей Коровашко - Олег Куваев [повесть о нерегламентированном человеке] [litres]

Поручик, хоть и не похож по своему духовному складу на горьковского Барона, иногда говорит фразами, словно бы взятыми у того напрокат. Вот Барон вспоминает о былой роскошной жизни, полной удовольствия и бытовых удобств: «Жили и лучше… да! Я… бывало… проснусь утром и, лёжа в постели, кофе пью… кофе! – со сливками… да!» С этими ностальгическими вздохами по утраченной идиллии перекликаются слова Поручика, унюхавшего аромат возмищевского кофе. «Хороший кофе варят в Вене, – сообщил Поручик. – Когда я был в оккупационной администрации, хозяйка квартиры фрау Луиза каждое утро приносила мне в комнату кофейник с двумя чашками кофе. И сливки. В отдельной посуде. Настоящий китайский фарфор».

Вампиловский слой . Куваев и Вампилов не были знакомы, жили в разных городах, получили разное образование – естественнонаучное и гуманитарное, но тем не менее сближение их личностей и судеб напрашивается само собой (некоторые относящиеся сюда параллели уже были отмечены в главе «Хэм, Джек и другие родственники»). Начнём с того, что они почти ровесники. Конечно, тот факт, что Куваев, родившийся в 1934-м, на три года старше Вампилова, сбрасывать со счетов нельзя. И всё же Великая Отечественная война, проехавшись тяжёлым катком по жизни всех советских людей, превратила тех, кто пережил её несовершеннолетним, в представителей одного, особого поколения, имеющего внутри себя определённую градацию, но претендующего на целостность и единство.

Кроме такого универсального поколенческого маркера, как война, в судьбе Куваева и Вампилова обнаруживаются достаточно важные совпадения частного порядка. У обоих писателей матери учительствовали в сельских школах, в случае необходимости принимаясь за «непрофильные» предметы – от математики и труда до иностранных языков и биологии. Именно с господством школьного канона преподавания литературы в детские годы Куваева и Вампилова, ещё не шагнувших во взрослую жизнь, во многом связана «классичность» их прозы и драматургии: читательская диета, состоящая из Пушкина, Гоголя и Тургенева и навязываемая, помимо директивных родительских предпочтений, скудным рационом сельских библиотек, стала основой будущей писательской манеры, свободной от модернистских игр в избыточную оригинальность и стремящейся к максимальной художественной выразительности при минимальном наборе поэтических средств.

Периферийность родных мест Куваева и Вампилова, их провинциальность были тоже своего рода преимуществом, позволившим выработать индивидуальный взгляд на вещи, предполагающий как способность к остранённому созерцанию столичных норм литературного поведения, так и умение всматриваться в то, что Лев Толстой называл «роевым» движением народных масс.

Наконец, хотя параметр этот для того времени ближе к типичным признакам, чем к индивидуальным, семьи Куваева и Вампилова были затронуты политическими репрессиями 1930-х годов. Отец Куваева, как наверняка помнит читатель, был арестован по ложному доносу, инкриминировавшему, скорее всего, «вредительство» на железнодорожном транспорте, но, к счастью, спустя некоторое время был отпущен на свободу. К отцу Вампилова советская репрессивная система была, к сожалению, не так благосклонна. В начале 1938 года ему предъявят абсолютно надуманное обвинение в принадлежности к «панмонгольской» диверсионно-повстанческой организации, якобы преследующей своей целью создание «Великой Монголии» – единого государства монголоязычных народов Южной Сибири и Центральной Азии. Несмотря на то что «панмонгольский» проект существовал только в геополитических фантазиях самовозбуждающихся следственных органов, отцу Вампилова, Валентину Никитичу, вынесут смертный приговор, который будет приведён в исполнение весной того же года.

Добавим, что 1937 год, в который Вампилов появился на свет, имеет в массовом сознании ярко выраженный трагедийный и даже сверхъестественный оттенок. С точки зрения критика и публициста Владимира Бондаренко, период 1937–1938 годов необходимо воспринимать как время «мощного пассионарного взрыва», давшего русской культуре огромное количество ярких талантов, в том числе и Александра Вампилова. Для обоснования своей гипотезы Бондаренко привлекает два аргумента – «научный» и «мистический». Первый из них отсылает к Дмитрию Ивановичу Чижевскому, говорившему о небывалой солнечной активности в этот период. Второй принадлежит самому Бондаренко, который полагает, что «неосуществлённая энергия погибших, того же Николая Клюева, Павла Васильева, Осипа Мандельштама, передалась детям 1937 года». Однако при всей своей занимательности данные рассуждения не выходят за пределы доморощенной нумерологии. Если бы Бондаренко внимательней читал Л. Н. Гумилёва, то заметил бы, что периоды пассионарных толчков обусловлены у него не пиком, а спадом солнечной активности (защитные свойства ионосферы в этот момент ослабляются, и жёсткое излучение начинает более интенсивно достигать земной поверхности, вызывая мутации у живых организмов). Что касается аккумуляции энергии безвременно погибших, то, следуя логике Бондаренко, периоды появления талантов всегда должны совпадать с датами величайших катастроф в истории человечества: различных стихийных бедствий, войн, массового террора и геноцида. Будь это действительно так, поколение, скажем, 1941 года многократно превосходило бы по степени одарённости любое другое. В рассуждениях Бондаренко нет, кстати, ничего мистического: столь дорогая его сердцу теория – не что иное, как вульгаризованное применение к историческому процессу закона сохранения энергии.

Да, Вампилов принадлежит к «детям 1937 года». Но дата его рождения указывает не на механизмы распределения жизненной силы между живыми и мёртвыми, а на вполне осязаемую причастность к духовному единству людей, которые выросли в одно и то же время и чей жизненный опыт сформировался под влиянием одних и тех же исторических событий. К числу таких событий относится и Великая Отечественная война, и смерть Сталина, и хрущёвская оттепель, и многое другое, что имело хоть какой-нибудь резонанс в масштабах страны и мира. Как писал Ортега-и-Гассет, любое поколение можно сравнить с караваном, в котором идёт пленённый, но одновременно тайно свободный и удовлетворённый человек, «верный поэтам своего возраста, политическим идеям своего времени, типу женщин, торжествовавшему в дни его юности, и даже походке, к которой он привык в свои двадцать пять лет».

Говоря о Куваеве и Вампилове, нельзя не упомянуть и тот красноречивый факт, что оба писателя ушли из жизни чрезвычайно рано, не исчерпав, думается, и половины тех творческих возможностей и задатков, которыми оба они были столь щедро наделены. Причём дистанция в три года, разделяющая рождения Куваева и Вампилова, симметрично отразилась и в уходе из жизни: Куваев умер на три года позже Вампилова, в 1975 году.