Дмитрий Быков - Советская литература: мифы и соблазны [litres]

Отличительная черта этого поколения – они перестают бояться на пике опасности. «Когда идут на смерть – поют, / а перед этим / можно плакать», – сказал Гудзенко. «Перед этим», то есть сразу после войны, Слуцкий испытывал ужас панический. А в 1949-м страх исчез. Потому что все самое страшное уже наступило. И ужас оттого, что это великое поколение вновь попало в мясорубку (на этот раз борьбы с космополитизмом), – это тоже существеннейшая тема военной поэзии.

«После Освенцима любое слово, в котором слышатся возвышенные ноты, лишается права на существование», – писал немецкий философ Теодор Адорно. Она не может быть прежней. Советская поэзия первой это отрефлексировала. Поэзия должна стать другой. И эту другую поэзию нащупал Слуцкий. Не случайно Самойлов написал:

Такой поэзии не могло быть до войны. Голос свой, хриплый, сорванный голос, Слуцкий обрел после войны.

Прежней поэзии не может быть после Освенцима потому, что прервалась преемственность поколений. Державину из стихотворения Самойлова «Старик Державин» некому передать лиру, традиция Маяковского, которую унаследовали Михаил Светлов, Александр Шевцов, в каком-то смысле Сергей Чекмарёв, Илья Сельвинский, тоже оказалась прервана. Больше не было патриотической лирики, во всяком случае искренней, такой, которая бы не громыхала. И двадцать лет, пока не настала оттепель, пока не был отрефлексирован и усвоен военный опыт, пока не пришла новая степень свободы, пока не зазвучали совсем молодые голоса, – не было поэзии в Советском Союзе. По-настоящему военная лирика, отсроченная на двадцать лет, – это такие песни Окуджавы, как «Ах, война, она не год еще протянет…», или такие его стихи, как «Тамань»:

Восстановление преемственности заняло огромное время, и есть определенная закономерность в том, что послевоенные стихи Симонова, Твардовского такие плохие: невыносимо оказалось заново переламывать себя и заново учиться бояться. Может быть, именно в этом заключена главная проблема 1950-х годов. Два замечательных поэта – Шубин и Кедрин – погибли. В стихотворении «После войны» 1943 года Дмитрий Кедрин предсказал свою смерть:

В него ударила не мина, его убили уголовники. А ведь кедринские военные стихи из числа лучших.

Или вот это:

В поэзии Кедрина зазвучала классическая русская нота. Но, видимо, не судьба ему была эту преемственность поддерживать. Но вот в стихотворении «Остров „Н“» балтийского поэта Юрия Инге, погибшего в 1941 году тридцати шести лет от роду, слышны интонации Николая Гумилева:

Сравним с «Наступлением» Гумилева:

Расстрелянный, забытый, не перепечатываемый, размножающийся в списках Гумилев вместе со всеми встает на защиту Родины. Гумилев и есть главный русский военный лирик, у которого сочетаются самурайские доблести в их православном варианте и гордая мысль о том, что никогда больше не будет ничего прежнего.

Вадим Сергеевич Шефнер большинством не воспринимается как военный поэт. Стихи Шефнера всегда подчеркнуто мирные, самоироничные. Но одно из лучших военных стихотворений в русской лирике – «Лилия» – принадлежит его перу и написано сразу после войны, а опубликовано 1969-м:

Символика вполне понятная: лилия – символ женщины, символ или утраченной, или так и не случившейся любви. Но важно здесь другое. Это стихотворение содержит определенную скрытую полемику с симоновской «Родиной» 1941 года: