Олег Демидов - Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов

Ситуацию прояснил Давид Шраер-Петров, будущий писатель, а в июне 1960-го – молодой поэт и военный врач, в книге «Водка с пирожными», где среди мемуарных очерков есть и отдельный рассказ про Мариенгофа, отдыхавшего в Комарово. Давид Петрович помимо поставленного диагноза даёт портрет Анатолия Борисовича на старости лет:

«К телефону вызван был высокий, начинающий тяжелеть, медленно передвигающийся по ковровой дорожке господин. Он о чём-то говорил с московским собеседником, мурлыча в трубку: “Да-натурально-непременно-с-Нюшей-прибудем”…» 461

Здесь я хочу обратить внимание на два слова. Во-первых, «господин» – а как иначе назвать первого денди Страны Советов? Во-вторых, «мурлыча». Отчего-то до сих пор не оцифрованы аудиозаписи с голосом Мариенгофа (величайшее преступление!), поэтому такое указание на манеру говорения очень ценно.

Невольно вспоминается Бродский: «Я как кот. Когда мне что-то нравится, я к этому принюхиваюсь и облизываюсь… Вот, смотрите, кот. Коту совершенно наплевать, существует ли общество “Память”. Или отдел пропаганды в ЦК КПСС. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже кота?» 462. Если хозяин находился в особом расположении духа, гости могли услышать и такую фразу: «Хотите, я разбужу для вас своего кота?».

А что Анатолий Борисович? Его любовь к коту Серёжке (в честь Образцова, а не в честь Есенина) была столь же велика. Вот несколько примеров из писем и мемуаров:

«– А где Серёжа?

Так звали нашего кота-сиамца. – Почему он меня не встречает?

– Спит на моей рукописи. Я мечтаю поработать, да вот не решился потревожить его.

Никритина взглянула на меня испуганно: не спятил ли её муженёк со своим котом?

Дело в том, что я очень сочувствовал ему. Ведь самое трудное в жизни – ничего не делать, а он не пишет, не репетирует, не читает газет, не бывает в кино… Бедный кот!» 463

«Наш Серёжа жив и здоров. Ухаживает за какой-то приголубленной Бялым трёхмесячной кошечкой. Говорят, что наш нежный мужчина облизывает её с конца хвостика до ушей. Так что кошечка ходит мокрой. А вчера Серёжа воевал с липкой бумагой для мух. Разодрал её в клочья, но сам стал гибелью мух – липкий-прелипкий!» 464

Но мы отклонились от темы.

Шраер-Петров зашёл к Мариенгофу в номер. Поэт «в точности воспроизводил позу древнеримского патриция» – прямо как на знаменитой фотографии времён Богословского переулка, где он лежит, облокотившись, и корпит над рукописями.

Пока молодой поэт слушал рекомендации старого имажиниста, как-то между делом и выяснилось, что у Анатолия Борисовича эндартериит. И все симптомы налицо: ноги мёрзнут – спасает только кот, – устают, сосуды сузились, судороги и хромота, сильные боли.

Из-за чего возникает эндартериит? Основная причина – курение и злостное употребление алкоголя. Уж что-что, а пропустить рюмку – и не только за обедом – Мариенгоф любил. Я уж не говорю об имажинистской юности и, как пишет Юрий Анненков, об «оргийных ночах» на Пречистенке. Поэт, одним словом.

В обывательском представлении Мариенгоф – циник, ведущий беспутный образ жизни. В читательском представлении картина схожая. Поэт на изломе десятых– двадцатых годов и сам описывал себя кровожадным безумцем. Многие принимали это за чистую монету. Единицы – за эпатаж. Со временем образ прочно слился с Мариенгофом, и даже на старости лет он подзуживал себя: «Неужели циноскептик Мариенгоф сойдёт в могилу сантиментальным слюнтяем?»

Он и был таким всю жизнь. Не слюнтяем, но достаточно сентиментальным. Хотя и писал буквально в каждом своём прозаическом произведении, будто унаследовал от отца презрение к проявлению чувств. Лукавил, как всегда – и лучшим доказательством служат мемуары Мариенгофа. В них столько доброты и злости, ненависти и сочувствия – словом, чувств самых глубоких. Недаром «Бессмертная трилогия» считается одним из лучших мемуаров ХХ века.

Июль 1951 года. Комарово.

Мариенгоф селится в Доме творчества писателей. Бюрократы от литературы выдают ему чердачную комнату. Тесно, душно и жарко. У его друзей и товарищей – Шостаковича, Шварца и других – свои дачи. А он на старости лет вынужден снимать комнатку – и где? – на чердаке.

Но всё не так худо. Не такой Мариенгоф человек, чтоб горевать о бытовой неустроенности. Напротив! Он стремится развеселить себя. В письме Анне Борисовне он пишет:

«В своём “Ласточкином гнезде” прижился. В отместку Совету Литфонда писаю прямо из окна. Очень удобно! К сожалению, это удовольствие нельзя себе позволять круглые сутки».

Можно быть более чем уверенным, что в этот момент Анатолий Борисович вспоминал отрывок из есенинской «Исповеди хулигана»:

В такой атмосфере Мариенгоф работает усердно и запойно. Впереди юбилей Лермонтова. Газеты готовили мемориальный материал. Поэты слагали как будто бессмертные стихи. А театры ждали от драматургов пьесы. И Мариенгоф решился.

Борис Михайлович Эйхенбаум, будучи дотошным исследователем творчества и биографии Лермонтова (Эйхенбаум подготовил полное собрание его сочинений), составил для Анатолия Борисовича внушительный список книг, который должен прочесть каждый уважающий себя драматург, если хочет создать великую пьесу. В иных масштабах Мариенгоф и не мыслил.

В это время Анна Борисовна гастролирует с БДТ в Харькове. Театр ставил спектакль по пьесе «Любовь Яровая» Константина Тренёва. Каждый день ведутся репетиции, но Никритина получает второстепенную роль. Мариенгоф отзывается на это в свойственной ему хлёсткой манере. Не обходит вниманием ни режиссёра Ивана Ефремова, ни актрис:

«Ваш Толстый распределил роли в “Яровой” не только идиотски, но и подхалимски. Вообще, я уже приметил, что подхалим он самый отменный. И по сему случаю отношусь к нему презрительно. А ты молодчатка, что плюнула и не устраивала “вливания”. Хер с ними! Работёнка у тебя есть, это самое главное. [нрзб.] тебе делать любопытно, потому что это для тебя свежинка, экспериментик… Вот и получай от работы удовольствие. А не всё ли равно, в каком сером спектакле участвовать. И в том и в другом случае на счёт родится не бог весь какой шедевр… Ольга – “Панова”!.. О-ой!.. Кибардина – “Яровая” – О-ой, о-ой!.. И всё скушают, и всё примут, и БДТ будет стоять, как стоял на Фонтанке, и Толстый подхалим будет сидеть в главрежах, пока его не хватит апоплексический удар…»

Никритина пишет мужу каждый день, а муж – как минимум каждый день, а то и по нескольку раз на дню. Засматриваешься на эту пару, и невольно возникает ощущение, будто любовь живёт не три года, как об этом модно сейчас писать, не пять, не восемь лет (или сколько ей отмеряют?), а нарастает снежным комом с каждый божьим днём. Не верите? Вот отрывки из писем Мариенгофа за этот июль 1951 года: