Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Небольшая книга Иванова вышла в свет до публикации пятой главы «Дара», в самом начале 1938 года (окончена, по указанию автора, в феврале 1937 года), вызвав ряд резко отрицательных отзывов и обвинений в непристойности (что затем будет ожидать и набоковскую «Лолиту»), среди которых было и краткое резюме Набокова, данное им в 1940 году в рецензии на сборник статей «Литературный смотр»: «<���…> эта брошюрка с ее любительским исканием Бога и банальным описанием писсуаров (могущим смутить только самых неопытных читателей) просто очень плоха» [537].

Однако, как бы ни была плоха, на взгляд Набокова, лирическая инвектива Иванова, ее разочарованный тон, отношение рассказчика, потерявшего жену или возлюбленную, к парижской действительности, натуралистические подробности, апеллирование к Пушкину (чьи строки о шумящей Арагве герой Иванова вспоминает, слушая шум парижских писсуаров), насыщенность литературными реминисценциями, а также образный ряд – все это оказалось странно близко второй части «Дара». Описание встречи с парижской проституткой у Иванова («Бледная хорошенькая девчонка замедляет шаги, встретив мужской взгляд. Если ей объяснить, что не любишь делать в чулках, она, ожидая прибавки, охотно вымоет ноги» [538]) почти текстуально совпадает с эпизодами свиданий Федора с Ивонн у Набокова. Переживая иллюзию близости с ней, Федор спрашивает себя: «Как бы умножить ее? Отраженьями, переходами. Длить и откладывать», – а у Иванова схожим образом герой, описав «нежную детскую пятку» и «запрокинутый в подушках» «птичий профиль» своей уличной «Психеи», спрашивает: «Как еще глубже проникнуть в свое торжество, в суть вещей, чем еще ее ковырнуть, зацепить, расщепить?» [539]Само отрицание Федором в этих сценах с Ивонн парижской действительности как низкопробной или вторичной, которой он противопоставляет свою свободу и волшебство случая, почерпнуто, как кажется, в «книжице» Иванова.

Яркий свет и толкотня в кафе, – пишет Иванов, – дают на минуту иллюзию свободы: ты увернулся, ты выскочил, гибель проплыла мимо. Не пожалев двадцати франков, можно пойти с бледной хорошенькой девчонкой, которая медленно проходит по тротуару и останавливается, встретив мужской взгляд. Если сейчас ей кивнуть – иллюзия уплотнится, окрепнет, порозовеет налетом жизни [540].

Так и Федор отметает «призрачную бутафорскую „панель большого города“», отказывается видеть в Ивонн обычную «шуструю шлюшку» и, даже вступая с ней в связь, остается по ту сторону «общепринятой жизни». Как и герою «Распада атома», ему нужно «увернуться», «выскочить» из того набора заданных обстоятельств, который он называет «серией», но первому это не удается и он кончает с собой, а Федор, также потерявший родину и жену, также в чужом городе стоящий перед угрозой «конца всему», находит свое спасение в русской словесности: «Русская словесность, о, русская словесность, ты опять спасаешь меня. Я отвел наважденье лубочной жизни посредством благородной пародии слова». Этим восклицанием о русской словесности, как и заключительным пушкинским вопросом к Кончееву, Набоков отвечает «потерянному человеку» Иванова, которого «захлестывает пустота», которому кажется, что его, по словам Ходасевича, «обмануло искусство» [541], кто недоволен Пушкиным («„Красуйся, град Петров, и стой“, – задорно, наперекор предчувствию, восклицает Пушкин, и в донжуанском списке кого только нет» [542]) и кто, одиноко блуждая по Парижу, «бормочет про себя – Пушкинская Россия, зачем ты нас обманула? Пушкинская Россия, зачем ты нас предала?» [543]. Разочарованию, распаду и «концу всего» Набоков противополагает свой дар, спасительное «русское слово» и продолжение пушкинской традиции на других берегах.

Незадолго до смерти Набоков начал свою последнюю английскую книгу, недавно напечатанные наброски нескольких глав которой, случайно или нет, начинаются тем же образом, что и вторая часть его последнего незавершенного русского романа, – с ответа героини на вопрос собеседника (причем в обоих случаях – русского) о роде занятий мужа – писателя в «Даре», ученого в «Лауре»:

«О, нет, – ответила Зина. – Книги, романы».

В «Лауре»: «Ее муж, отвечала она, тоже в некотором роде писатель» [544].

Во «Втором приложении» к «Дару», как будто имея в виду свой последний русский роман и предвидя судьбу последнего английского, Набоков заметил:

Горечь прерванной жизни ничто перед горечью прерванной работы: вероятность загробного продления первой кажется бесконечной по сравненью с безнадежной недоконченност[ью] второй. Там, быть может, она покажется вздором, но здесь она все-таки не дописана; и что бы н[и] сулилось душе и как бы полно земные недоразумения н[и] были разъяснены, должно остаться легко[е], смутное, как звездная пыль, зудение, даже если причина его исчезнет с землей [545].

Обе книги, русская и английская, остались «безнадежно недоконченными», и этого уже никогда не изменить, но все его другие, счастливо завершенные сочинения на двух языках несут тот же общий узор, что и ранние его вещи и страницы его последних рукописей, и хотя бы отчасти дают возможность восполнить эти пробелы за чертой страницы и восстановить рисунок.

Рукопись продолжения «Дара» хранится в архиве Набокова в Вашингтоне (Nabokov Papers / Library of Congress. Writings, 1918–1964. Box 2. Folder 6). Краткое изложение содержания «Розовой тетради» впервые появилось на страницах первого тома биографии Набокова, написанной Брайаном Бойдом (Brian Boyd. Vladimir Nabokov. The Russian Years, Princenton, N. J., 1990. P. 516–517; Брайан Бойд. Владимир Набоков. Русские годы. Биография. СПб., 2010. С. 597–598). Несколько фрагментов рукописи были опубликованы в работе Дж. Грейсон (J. Grayson. Washington’s Gift: Materials Pertaining to Nabokov’s „Gift“ in the Library of Congress // Nabokov Studies. 1994. Vol. 1. Р. 21–68; Дж. Грейсон. Метаморфозы «Дара» // Набоков: Pro et contra. Антология. СПб.: РХГИ. Т. 1. 1997. С. 590–635), затем в статье Долинина «Загадка недописанного романа» // Звезда. 1997. № 12. С. 215–224; вошла в книгу: Александр Долинин. Истинная жизнь писателя Сирина. Работы о Набокове. СПб.: Академический проект, 2004. С. 282–288.

Первые две страницы машинописного текста «Solus Rex» с набоковским заглавием и правкой (Архив Набокова, Berg Collection)

Текст второй части «Дара» (37 страниц черновика без пагинации, считая с первой стороной обложки, линованная тетрадь, чернила) публикуется по нормам современного правописания с сохранением некоторых особенностей авторской манеры. Лакуны немногочисленны, конъектуры даны в квадратных скобках. Восстановление отсутствующих знаков препинания, как и часто недописанных окончаний слов или пропусков букв, как правило, не отмечается, за исключением тех случаев, когда в рукописи соответствующие места написаны с ошибкой или допущены (не исправлены) описки. Разобрана бо́льшая часть вычеркнутых фрагментов текста; имеющие смысловое или стилистическое значение варианты и отвергнутые фрагменты приводятся в подстрочных примечаниях.