Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Мне было бы нетрудно разбранить эту публикацию Долинина и его недостаточные комментарии, в которых он называет архипелаг Новая Земля «островом», не сообщает, что за мотылек упомянут Аристотелем и где именно (не «гениол», как неверно прочитал Долинин, а «гепиол», см. «Историю животных» Аристотеля), не исправляет неточность Набокова, полагавшего, что Стагирит различал лишь этого «гепиола» и «капустного мотылька» [744], сообщает, что годы жизни известного немецкого зоолога Курта Ламперта (1859–1918), издававшегося и в России, «не установлены», называет крупнейшего собирателя и знатока бабочек Кавказа, почетного президента Русского энтомологического общества, редактора многотомного энтомологического научного издания великого князя Николая Михайловича «энтомологом-любителем»; указать на то, что ему следовало обратиться за консультациями перед публикацией этой рукописи к экспертам по лепидоптере и что он явно поспешил с ней, не предпослав ей ни собственного исследования, ни текстологических пояснений, не говоря уже о воспроизведении вычеркнутых Набоковым мест, любопытных вариантов и пометок (упущено, к примеру, очень важное нотабене относительно Шарля Нодье на 5-й странице рукописи – одно из связующих пушкинских звеньев между «Вторым приложением» и «Розовой тетрадью») [745]. Ограничусь лишь этими несколькими примерами, прекрасно зная и о тех трудностях, о которых я уже сказал относительно состояния набоковской текстологии и рукописей, и о тех почти сверхчеловеческих требованиях, которые предъявляет подобного рода работа к публикатору, и о тех удачных прочтениях Долининым трудных мест, которых немало в этом «Втором приложении».

Такие сложные сочинения, как «Приложение» и особенно рукопись второй части «Дара», в которой сжато намечены целые главы, сцены, тематические и композиционные переходы, предполагают многократное внимательное перечитывание. Без сопоставительного изучения этих двух архивных текстов (вкупе с самим романом и другими сочинениями и набоковскими проектами тех лет) невозможно сделать основательное заключение о замысле продолжения «Дара».

Старые и новые ошибки и несообразности Долинина в отношении рукописи второй части «Дара» объясняются тем, что она до сих пор не была прочитана и обдумана им как следует. Иначе как объяснить, например, его трактовку ответа Ивонн на вопрос Федора: «Сколько же?» «Зная французское арго 1930-х годов, – пишет Долинин в своих «Пагубах», – можно догадаться, что проститутка ответила Федору что-то вроде „cent balles [pour taper dans] la glotte“ („сто франков за минет“), и понять набоковскую игру слов». В высшей степени разочаровывающий ход мыслей. Долинин в понимании набоковских слов заходит слишком далеко со своим «la glotte», которого в рукописи нет, рифмуя его с «Ланселотом», также отсутствующим, т. е. сперва выводит Ланселота, «сражавшегося на поединке с Маледаном [?!] под окном королевы», как уверенно пишет Долинин, а затем подбирает ему французское слово в рифму – glotte, будто бы из арго, которым якобы владела Ивонн, юная дочь садовника из пригорода Парижа (не знаю, как в арго 30-х годов, в словаре дано так: анат. голосовая щель), и которое, конечно, тут же понимает недавно приехавший из Берлина русский эмигрант Федор! И вся эта нить фальшивых бусин сразу же рвется, стоит лишь потянуть: в рукописи сказано, что Ивонн ответила Федору « коротко и бойко »! Она сказала свою цену – cent (сто франков), а не стала щеголять длинной жаргонной фразой и называть стоимость придуманной Долининым услуги, о которой ее не спрашивали. Вместо спекуляций с «минетом» и несуществующим «Маледаном» [746]Долинину стоило бы вспомнить похожее место в «Распаде атома» (1938) Георгия Иванова, где рассказчик замечает: «Не пожалев двадцати франков , можно пойти с бледной хорошенькой девчонкой, которая медленно проходит по тротуару и останавливается, встретив мужской взгляд» (курсив мой. – А. Б. ). Вот почему на короткий ответ Ивонн следует короткий ответ Федора: «Многовато».

Непониманием содержания рукописи только, наверное, и можно объяснить замечание Долинина относительно конспекта последних глав продолжения романа: «<���…> в „Даре“ пять глав длиной от 60 до 80 страниц, – пишет Долинин, – и уместно предположить, что вторая часть романа структурно должна была не сильно отличаться от первой. События же, изложенные Набоковым в конспекте окончания текста, на 60 страниц никак не тянут, это именно конец главы, ее финал». Удивительно легкомысленное утверждение. На самом деле события, кратко изложенные в конспекте последних глав, превосходят по своей насыщенности вторую и третью главы «Дара», вместе взятые. Пять глав романа охватывают всего три года жизни Федора , в то время как события последних глав продолжения книги обнимают около года его жизни , от смерти Зины в Париже осенью 1938 года до возвращения Федора в Париж с юга Франции осенью 1939 года, и вмещают в себя:

a) сцену на парижских улицах;

b) известие о смерти Зины;

c) сцену в полицейском участке;

d) блуждание Федора по Парижу;

e) встречу с сестрой Таней и хлопоты с вещами;

f) отъезд, описание приморского городка, душевного состояния Федора;

g) роман с Музой Благовещенской;

h) затем – целое лето , одиноко проведенное Федором в Мулине (с этого места, как я полагаю, должна была начинаться новая глава);

i) известие о начале войны, возвращение Федора в Париж;

j) изложение «трагедии русского писателя» (остающегося без русского читателя);

k) наконец – встречу Федора с Кончеевым, чтение и обсуждение финала «Русалки».

Причем эта заключительная сцена следует после авторского указания: «Последние страницы», и таким образом выходит, что все изложенное до сцены с Кончеевым, по мнению Долинина, должно было уместиться также всего на «нескольких страницах», раз «события, изложенные… в конспекте… на 60 страниц никак не тянут»! А на сколько же «тянут»? На тридцать? На десять? Неужели Долинин не понимает, в чем состоит разница между изложением содержания глав и самим повествованием, которое может во много раз превышать текст конспекта? К тому же в рукописи есть важная маргиналия: написав на полях конспекта «Конец», Набоков вычеркнул это слово и написал ниже: «Послѣднія главы», и если бы он сделал так, как полагает Долинин («[Конец] последней главы»), он бы не написал «Послѣднія» с новой строки и с заглавной буквы.

Ошибки, недочеты, упущения при публикации черновых рукописей часто извинительны и, к сожалению, неизбежны, но то, что в 1936 году С. М. Бонди сказал в отношении Пушкина, мы теперь можем повторить и в отношении Набокова: ключ к правильному чтению и пониманию его рукописей у нас есть [747].