Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Мой критик особенно напирает на то, что я якобы дилетант в текстологии и комментировании Набокова и вообще, очевидно, не могу быть допущен к рукописям, требующим, по-видимому, специального пропуска некой специальной комиссии текстологов-набоковедов. «К сожалению, сейчас профессионалов высокого класса осталось очень мало, – сетует Долинин, – они полностью заняты в самых важных эдиционных проектах, и на оперативный простор вырвались дилетанты, которым очень хочется побыстрее въехать в историю литературы на белом скакуне». Кто эти неназванные профессионалы высокого класса и в каких самых важных проектах они «полностью» заняты? Неужели существует некий начальник набоковской канцелярии, который направляет лучших своих подопечных на самые важные проекты, а дилетанты тем временем занимаются кое-как и без надзора второстепенными и маловажными текстами? На кого рассчитана вся эта риторика и кто тот непритязательный читатель, который оценит лошадиные метафоры А. Долинина? Я уже не впервые замечаю, что в критике такого рода авторы не могут определиться со своей аудиторией: их разносы рассчитаны как будто на специалистов, но самый взятый ими тон увлекает их в сторону широких читательских масс, едва ли, впрочем, существующих. Если Долинин апеллировал к специалистам, то никому из них не придет в голову считать публикацию продолжения «Дара» или ценнейших писем Набокова к жене второстепенными по значимости проектами. И ничего, кроме улыбки, не вызывает утверждение грозного рецензента, что «в конечном счете эти письма интересны лишь биографам и комментаторам Набокова». Невозможно их убедить и в том, что Бойд и Воронина, подготовившие весьма представительную (а не «небольшую», как пишет Долинин) подборку из двадцати семи писем Набокова к жене в журнале «Сноб» (2010. № 11. С. 176–208), – дилетанты, желающие въехать, etc. Напротив, специалистам известно, что в 2014 году Бойдом и Ворониной издан (в переводе на английский) весь корпус писем Набокова к жене со множеством ценных находок в комментариях, биографических уточнений, важных замечаний (о чем Долинин почему-то умалчивает). Специалистам, да и всем тем, кто следит за новыми изданиями Набокова, не имеет смысла внушать, что «неплохой знаток набоковской драматургии», как сам же меня характеризует Долинин в своих «Пагубах», является дилетантом в набоковской текстологии, поскольку им известно, что первое полное собрание драматургии Набокова, выпущенное мною в 2008 году, содержит несколько впервые разобранных рукописей, ряд важных исправлений в тексте первой публикации «Трагедии господина Морна», найденную мною в архиве писателя выпавшую страницу лекции «Трагедия трагедии», первый полный текст «Человека из СССР» и снабжено стостраничными комментариями, в которых рассмотрены в том числе текстологические вопросы вошедших в собрание произведений. Им также известно, что по моей текстологии выполнен первый перевод на английский язык «Морна», а на французский и другие языки – рассказа «Наташа» [738], разобранного мною по черновой рукописи.

Вместе с тем у неспециалиста, читающего «Пагубы» Долинина, может сложиться ложное впечатление, что текстология произведений Набокова есть нечто хорошо изученное и описанное и только «дилетанты» не желают припасть к источнику знаний, добытых «опытными наставниками». На самом деле не только не существует никакого упорядоченного или хотя бы полного свода текстологических проблем корпуса рукописей и автографов Набокова, но и сам этот корпус, в отличие, например, от пушкинского, еще только находится в процессе разбора . Мы не можем сказать относительно Набокова того, что сказал в свое время Н. В. Измайлов относительно текстологии Пушкина: «В процессе изучения рукописей Пушкина за многие десятилетия вырабатывались теоретически и проверялись на практике методы исследования, анализа и публикации автографов, приемы „доведения“ рукописи до читателя» [739]. До недавнего времени доступ исследователей к двум главным архивам Набокова (в Нью-Йорке и Вашингтоне) был строго ограничен; точного описания имеющихся материалов с хотя бы приблизительными датировками попросту не существовало; найденные тексты приходилось переписывать от руки казенным карандашом, отделяя одни материалы от других и совершая текстологическую работу на ходу, тут же, в архиве, в невозможно сжатые сроки; копировать отдельные материалы разрешалось лишь с письменного согласия правообладателей. До сего дня продолжается работа по поиску в других архивах автографов и материалов Набокова, сочинявшего на трех языках и пользовавшегося как дореформенной, так и пореформенной русской орфографией и несколькими методами транслитерации [740]. Поэтому Долинин и не называет никаких имен специалистов-текстологов, изучающих Набокова, он умалчивает и о том, кого он подразумевает под «людьми, хорошо понимающими, как надо работать с рукописями» и которые «раньше занимались» архивами Набокова. Надеюсь, Долинин не может полагать, будто читатель решит, что он здесь подразумевает самого себя, поскольку нетрудно убедиться в том, что сам Долинин-публикатор не может служить образцом такого специалиста.

Exempli gratia. В крайне небрежной публикации доклада «Несколько слов об убожестве советской беллетристики и попытка установить причины оного» Долинин вместо честного указания «нрзб.» или предложения конъектуры с вопросительным знаком, без всяких оговорок отбрасывает трудные слова или совершает произвольные замены, например, у Долинина: «я к советской литературе и не прикоснусь, ибо такую скуку, которую я испытал…», у Набокова: «я к советской литературе и не прикоснусь – ибо такой насмешливой скуки, которую я испытал…» [741]. Вопреки одному из главных принципов текстологии, требующему называть вновь публикуемое произведение по последнему авторскому названию, он озаглавил напечатанное им в 2001 году «Второе приложение к „Дару“» «Вторым добавлением», по более раннему, измененному позднее Набоковым названию. И сам текст «Второго приложения», имеющего огромное преимущество в сравнении с рукописью продолжения «Дара», поскольку сохранилось пять последовательных машинописных страниц этого произведения и его полная правленая рукопись, прочитан и восстановлен Долининым отнюдь не безупречно. Я насчитал у него свыше тридцати погрешностей разного рода и ряд грубых ошибок (попавших, увы, и в английский перевод этого сочинения, сделанный по тексту Долинина [742]). «Ума не приложу», как Долинин «умудрился» пропустить в действительно хорошо читаемом предложении «Этим страшным понижением науки „высокого любопытства“» слово «науки»? Или в другом месте: у Долинина «Le glorieux chef-d’oeuvre du grand maître des…», а у Набокова «Le glorieux chef-d’oeuvre du grand maître de l’ordre des…» [743]). Несколько произвольных замен: «приводился дополнительный список», у Набокова «приводилось дополнение или список»; бабочка «пиротоя» – pyrothoe – стала у Долинина не существующей в природе «пиратой»; у Набокова «присела на лист ожины», у Долинина – «на лист осины», ежевичный куст заменен на дерево, и т. д. и т. п.