Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Г.<���одунов-Чердынцев>: «Меня всегда мучил оборванный хвост [718]„Русалки“, это повисшее в воздухе опереточное восклицание: „Откуда ты, прекрасное дитя[?]“ [„А-а! Что я вижу…“ – как ласково и похабно тянул Х, вполпьяна, завидя хорошенькую. ] [719]Я продолжил и закончил, чтобы отделаться от этого раздражения».

К.<���ащеев>: «Брюсов и Ходасевич тоже. Куприн обозвал В.<���ладислава> Ф.<���елициановича> нахальным мальчишкой – за двойное отрицание» [720].

Г.<���одунов-Чердынцев> читает свой конец.

К.<���ащеев>: «Мне только не нравится насчет рыб. Оперетка у вас перешла в аквариум. Это наблюдательность двадцат[о]го века» [721].

Отпускные сирены завыли ровно.

К.<���ащеев> потянулся: «Пора домой».

Г.<���одунов-Чердынцев>, держа для него пальто [722]: «Как вы думаете, – донесем, а?» [723]

К.<���ащеев>, напряженным русским подбородком прижимая шарф, исподлобья усмехнулся:

«Что ж. Все под немцем ходим».

(Он не совсем до конца понял то, что я хотел сказать.)

После выхода в свет в 2009 году последнего, неоконченного романа Набокова «Лаура и ее оригинал» в архиве писателя осталось немного неизданных и неизученных сочинений, публикация которых позволила бы завершить всестороннее описание этого грандиозного двуязычного явления in toto. Наука о Набокове приближается к тому времени, когда можно будет наконец обозреть его литературное хозяйство в совокупности всех его исполненных и неисполненных замыслов, движения тем и сюжетов, соотношения автобиографической и фиктивной составляющих. Неудивительно поэтому, что каждая новая архивная публикация, тем более сопровождаемая обстоятельным историко-литературным исследованием, вызывает острое внимание читателей и специалистов. Выдвинутые ранее гипотезы относительно того или иного произведения и сопутствующих ему материалов (писем, дневниковых записей, заметок) могут быть признаны несостоятельными, может быть подтверждена или опровергнута та или иная точка зрения. Здесь важно, прежде всего, отказаться от мысли, что раз возникшее предположение не может быть отменено самим набором новых фактов. Даже после сорока лет интенсивного изучения Набокова, после детальной аналитической биографии писателя, созданной Брайаном Бойдом, в жизни и трудах Набокова остается несколько важных пробелов (назову лишь два из них, выявленных по письмам Набокова к Михаилу Чехову и к Михаилу Карповичу: инсценировка «Дон Кихота» Сервантеса и коммерческий детективный роман, за который Набоков взялся по приезде в Америку, «стараясь не слишком калечить свою музу» [724]).

Одним из самых сложных для реконструкции периодов писательской жизни Набокова является время с середины 1939 года – последние месяцы во Франции – и до конца 1942 года – его первые годы в Америке. Во многом тому виной начавшаяся новая мировая война, оборвавшая связи между корреспондентами, уничтожившая ценные архивы, прекратившая выпуск газет и журналов. Очевидно сходство этого времени с ранними, крымским и кембриджским периодами (1917–1922), относительно ряда текстов которых также весьма затруднительно установить точную дату, адресата, степень завершенности, что объясняется схожими жизненными обстоятельствами, повторившимися у Набокова на новом витке спирали.

В своей работе «„Дар“ за чертой страницы», предпосланной первой полной публикации рукописи продолжения «Дара» ( Набоков В. Дар. II часть // Звезда. 2015. № 4. С. 157–175), я постарался прояснить историю возникновения одного из ключевых для всей литературной деятельности Набокова замыслов, разыскать новые источники и разобраться в многоярусных связях этих набросков с другими его сочинениями – от «Solus Rex» до «Лолиты», от эссе «Определения» до «Парижской поэмы». В сентябрьском номере «Звезды» 2015 года и одновременно в IX выпуске «Nabokov Online Journal» напечатана статья А. Долинина «О пагубах дилетантизма», в которой, помимо публикации Б. Бойдом и О. Ворониной в 2009 году избранных писем Набокова к жене, рассматривается эта моя работа. Отметив мое «трудолюбие» и «остроумные расшифровки трудных мест», Долинин вскоре переходит на резко осуждающий тон, указывает, как мне следовало прочитать то или иное место, как составить примечание и т. д., и кончает свою статью патетической фразой о «неловком дилетанте», который «калечит рукопись» Набокова.

При чтении статьи Долинина в самом деле становится неловко. От авторитетного ученого ждешь известного уровня ведения полемики, бесспорно-точных доказательств и доводов, а не эмоциональных эскапад, необдуманных заключений и высказываний ad personam. Удивляет, например, такое легковесное утверждение Долинина в ответ на мое между прочим сделанное замечание, что Набоков сочинял вторую часть «Дара» сто лет спустя после того, как Гоголь сочинял второй том «Мертвых душ»: «Вообще-то Гоголь, – так пишет Долинин, – в 1841 году занимался подготовкой к печати первого тома „Мертвых душ“, а не сочинением второго». Между тем, если уж Долинин считает этот вопрос важным для оценки моей трактовки «Розовой тетради», первый том «Мертвых душ» был дописан к концу 1840 года и вскоре Гоголь приступил к работе над вторым. П. В. Анненков, живший летом 1841 года в Риме и переписывавший главы первого тома под диктовку автора, свидетельствует, что именно в это время Гоголем был «предпринят» второй том, причем работа продвигалась настолько быстро, что пошли слухи о скором окончании поэмы [725].

Замечание Долинина о том, что слова «Какая она изящная, жалкая и что у нее один любовник за другим…» относятся к сорокалетней сестре Федора Татьяне (она старше его на два года), противоречит роману и связанному с ним рассказу «Круг», из которых нам известно, что у нее есть муж (Кутасов) и дочь.

В замечаниях о «Русалке» предложение Долинина разделить текст концовки на две части, убрав одну в примечание, дабы снять существующее в черновике противоречие с гибелью/бегством князя, иначе как нонсенсом нельзя назвать: оба варианта равноправны, поскольку ни один из них не вычеркнут. Развивая теорию о двух редакциях этого места, более ранней и более поздней, Долинин игнорирует мое примечание о наличии отдельного набоковского черновика всей концовки «Русалки», действительно более раннего, в котором точно так же намечены два разных финала: по одному князь убегает, по другому «бросается в Днепр»! Очевидно, что Набоков колебался в выборе развязки и принял окончательное решение только при публикации текста «Русалки» в «Новом журнале» (1942. № 2).

Обращаясь к проблеме датировки «Розовой тетради», Долинин пишет, что «Набоков никогда, ни словом, не обмолвится о том, что собирался тогда [осенью 1939 года] писать второй том „Дара“, хотя еще в 1941 г. говорил об этом Алданову» (курсив мой. – А. Б. ). Ничего подобного. Набоков, как должно быть известно Долинину, не говорил Алданову в 1941 году, что собирался осенью 1939 года писать продолжение «Дара», да и на чем основано это неожиданное утверждение? Известно лишь, что 14 апреля 1941 года Алданов написал Набокову, что ждет от него «новый роман – продолжение „Дара“», который, как я показал в своей работе, Набоков сочинял как раз весной этого года.