Коллектив авторов - Испытание реализмом [Материалы научно-теоретической конференции «Творчество Юрия Полякова: традиция и новаторство» (к 60-летию писателя)]

«Ложь украшает любовь», «Совсем мозги допил», «Актерский талант – это емкая глупость», «Женщина – человек бессознательный: за оргазм родину продаст» и т.п.

Наконец, очевидной принадлежностью «Грибного царя» к явлениям современной прозы является пародия на детектив. Весь роман Свирельников и сыщик Алипанов ищут заказчика и киллера. Высказываются самые невероятные версии, последовательно опровергающиеся, и выявленная наконец истина оказывается примитивно простой.

Весь предыдущий материал призван был показать, что постоянно декларируемое Ю. Поляковым неприятие современных постмодернистских приемов повествования не мешает ему использовать найденные ими художественные средства.

Тем не менее, как не раз писала исследовательница зарубежной литературы и крупный теоретик литературного творчества Т.Л. Мотылева, приемы не характеризуют художественный метод писателя. Основополагающим признаком метода является его философская направленность. И тут у Ю. Полякова и постмодернистов совершенно разные платформы. Если мэтры постмодернизма стремятся доказать релятивность бытия, не ставя перед собой ценностную (или, говоря языком эстетики, аксиологическую) задачу, то использование тех же самых приемов автором «Грибного царя» преследует цель показать в преувеличенно заостренной форме ненормальность сегодняшней ситуации, говорит об ответственности человека за состояние мира.

В романе «Грибной царь», как и в других книгах Ю. Полякова, утверждается от обратного мораль и истинная ценность жизни, присутствует нравственный идеал. По сути, речь идет о реализме, а добавлять к нему определение «гротескный» или «новый» – вопрос филологической терминологии.

Ю.М. Поляков:

Спасибо за очень точный и тщательный анализ. Я бы хотел прояснить один момент. Дело в том, что в романе практически все, за малым исключением, герои имеют грибные фамилии. Свирельников, например. Конечно, сразу приходит на ум свирель, но еще свирельником называют чагу, нарост на березе. Веселкин – от гриба веселки, имеющего фаллическую форму, что веселило грибников, особенно дам. Кстати говоря, критики этой «грибной тонкости» не заметили, а вот читатели в письмах заметили. У меня и три президента, которые фигурируют в романе, тоже первоначально имели грибные фамилии: Горбачев − Грибачев, Ельцин − Подъеломников. А Путин был Паутинниковым. Мой редактор прочитал роман в рукописи и сказал: «А ты не такой смелый человек, как я думала. Президентов-то побоялся своими фамилиями назвать». На что я ответил: «Я ничего не боюсь». И вернул им реальные фамилии. Зря, потому что словесная мистификация должна быть последовательной. Но теперь уже ничего не поделаешь.

1. Как известно, Лев Толстой определял достоинства художественного произведения тремя составляющими: содержанием, техникой и любовью к излагаемому материалу. При этом классик отмечал, что при наличии любви техника образуется сама собой; но сама техника без содержания и любви в литературе ничего не стоит.

На радость читателям, в произведениях Юрия Полякова присутствуют все составляющие толстовской триады. (Что большая редкость для современной прозы, да и прозы вообще!)

Но успех его произведений носит скорее метафизический характер и никаким филологическим уравнением или системой уравнений описан быть не может. Здесь нет противоречия: гармонию можно поверить алгеброй, но талант не подлежит исчислению даже самой высшей математикой. Возможно, талант Полякова состоит именно в том, что Юрий Михайлович берется за вещь, лишь раскалив своими чувствами заготовку-материал, а не пытается вытюкивать на холодном металле филологические сети для своего читателя. И тогда богатейший инструментарий, техника являются сами собой. Согласимся, что произведений, написанных без любви, на полках книжных магазинов становится все больше: словам просторно, мыслям и чувствам тесно – шифрованная пустота, филологические водоросли (последнее выражение – Юрия Полякова).

Почему мы перечитываем Гоголя, Щедрина, Булгакова?

В них есть свой, авторский стиль и вечные проблемы. Искусство – это отстаивание вечных ценностей на современном этапе. Чтобы отстаивать эти ценности, нужно как минимум их разделять. Как максимум – иметь авторскую позицию. По этому максимуму (высказанному прямо или безмолвно явленному через содержание) и происходит разделение на Искусство и не искусство. Если добавить в нашу реторту важнейший признак Искусства, выделенный Л.Н. Толстым в работе «Что такое искусство?», а именно – заразительность, и влить растворы, приготовленные тем же Поляковым, – «Искусство – это выдуманная правда» и «Литература выше жизни на величину таланта», то получится смесь на все времена. В нее можно окунать любое произведение для первичного анализа.

Вопрос: откуда у Юрия Полякова четкая авторская позиция с неизменными нравственными принципами? Убежден – из детства, юности, зрелости, из всего жизненного пути. Писателю желательно иметь не только библиографию, но и биографию. А она у Полякова есть.

2. Проза Полякова – интеллектуальная проза в том смысле, что она приращивает интеллект читателя. При этом гносеологическая составляющая художественных текстов Полякова не выше их аксиологической составляющей – энциклопедичность не задавливает мораль. С каким интересом в «Гипсовом трубаче» читаются личные истории героев, вплетенные в историю страны! С каким интересом начинаешь сопереживать истории собственной страны! Это своего рода популярная энциклопедия нашей недавней жизни: при стопроцентной исторической достоверности каждого факта – великолепно слепленный художественный образ!

3. Главный герой произведений Полякова – художественная правда. Перед глазами читателя бежит жизнь, из которой выбросили скучные места. Автор неизменно придерживается установленного для себя правила: «Занимательность – вежливость писателя», а потому его сюжеты всегда упруги и динамичны, а герои живые и настоящие. Кажется, протяни руку – и дотронешься до них. Подставь стопку, когда в «Гипсовом трубаче» кинорежиссер Жарынин и беллетрист Кокотов вкусно пьют в номере перцовку, и они тебе машинально нальют. Ты можешь благодарно кивнуть, выпить и незаметно подцепить кусочек замерзшего сала с розовыми прожилками.

А «последний русский крестьянин» Агдамыч, по которому проехала реформаторская борона! Не помню в литературе последних лет такого сильного второстепенного героя. И вообще, не помню крестьян или рабочих в новой литературе, равно как и в кинодраматургии. Олигархи, охранники, менты, бандиты, завсегдатаи ночных клубов, влюбленные певички, снова олигархи – все они усердно маркированы стилистами и визажистами, но безнадежно плоски, картонны, манекенны. Сколько ни продолжай этот ряд, он не закончится понятным читателю-зрителю образом человека со своей судьбой.