Нора Букс - Владимир Набоков. Русские романы

У Набокова: в снах / воспоминаниях Ганина: «…и в ледяных вихрях в темном переулке он обнажал ей плечи, снежинки щекотали ее…» Другой адресат набоковской отсылки – текст Пушкина (об этом см. ниже). Таким образом, свойство полигенетичности, т. е. наличия у аллюзии нескольких адресатов, обнаруживается уже в первом романе Набокова.

Зловещий образ ветра, губящего запах / живое присутствие души, трансформируется в повествовании в «железные сквозняки» изгнания. Разрушительная функция ветра – отсылка к поэме А. Блока «Двенадцать».

Именно такова уничтожающая роль ветра в судьбе старого поэта Подтягина. Отправляясь с Ганиным в полицейское управление, «он поежился от свежего весеннего ветра». На империале Подтягин забывает с трудом добытый паспорт, потому что «вдруг схватился за шляпу, – дул сильный ветер».

Уже в «Машеньке» появляется прием буквального прочтения фразеологического оборота, применяющийся широко в зрелых произведениях Набокова. Примером служит упомянутая выше шляпа. Выходя из полицейского управления, Подтягин радостно восклицает: «Теперь – дело в шляпе», полагая, что наконец выберется из Берлина. По дороге за визой во французское посольство ветер сдувает с него шляпу; схватившись за нее, поэт забывает паспорт.

Уничтожению запаха как присутствия живой души противопоставлено в романе его сохранение посредством перевода в текст, в произведение, что отождествляется с переводом в бессмертие. Глядя на умирающего Подтягина, Ганин «подумал о том, что все-таки Подтягин кое-что оставил, хотя бы два бледных стиха, зацветших для него, Ганина, теплым и бессмертным бытием: так становятся бессмертными дешевенькие духи…» Вечное цветение, сохранение аромата / души возможно для образов поэтических, принадлежащих к пространству креативному. Характерно отсутствие живых цветов в призрачном мире изгнания: в пансионе стоят две пустые хрустальные вазы для цветов, «потускневшие от пушистой пыли». Жизнь Ганина до воспоминаний о Машеньке – «бесцветная тоска».

Маршрут мотива «запах-душа», достигая категории бессмертия, возвращается к исходному доминантному образу романа – розе, цветку загробного мира, с которым также связана идея воскресения, – напомню о датировке действия апрелем.

Роман «Машенька» реализует поэтическое воскресение мира прошлого, первой любви героя под знаком sub rosa, что создает пародийную оппозицию каноническому литературному образу розы – символу прошедшей любви и утраченной молодости. Пародируемым адресатом может быть целая серия произведений, а именно: стихотворение И. Мятлева «Розы»; стихотворение в прозе И. Тургенева, названием и рефреном которого стала первая строка из произведения И. Мятлева: «Как хороши, как свежи были розы…» Отмечу, что сцена в «Машеньке», когда Ганин, сидя на подоконнике уборной, мечтает о девушке, – пародийное отражение тургеневской сцены: девушка в летний вечер в окне «пристально смотрит в небо…» И наконец, в выстраиваемом ряду адресатов следует назвать стихотворение И. Северянина «Классические розы», эпиграфом к которому служит первая строфа из Мятлева. Написанное в том же году, что и роман «Машенька», оно обнаруживает с ним особенно близкое тематическое соседство.

В романе «Машенька» все женские образы связаны с цветочным кодом. Хозяйка пансиона, госпожа Дорн (по-немецки – шип) – пародийная деталь увядшей розы. Госпожа Дорн – вдова (шип в цветочной символике – знак печали), «женщина маленькая, глуховатая», т. е. уже глуха к песням соловья. Внешне она похожа на засохший цветок, ее рука «легкая, как блеклый лист», или «морщинистая рука, как сухой лист…» Она держала «громадную ложку в крохотной увядшей руке».

Любовница Ганина Людмила, чей образ отмечен манерностью и претенциозностью, «влачила за собой ложь… изысканных чувств, орхидей каких-то, которые она как будто страстно любит…» [149] «Орхидейного вида женщина», как пародийный образ мещанки, возникает в романе В. Набокова «Бледный огонь»: «Прибыл. Был встречен пылким мурлыканьем. Увидел эти голубые волосы, веснушчатые руки, восхищенный Орхидейный вид – и понял, что попался». Набоков В. Бледный огонь. Перевод Веры Набоковой. Ann Arbor: Ardis, 1983. С. 57. В романе цветок орхидеи – эмблема «изысканных чувств» – является пародийной аллюзией на подобное его воплощение в поэзии начала века. Конкретным адресатом может быть стихотворение К. Бальмонта «Орхидея».

У Набокова находим сниженное воспроизведение той же сцены с Людмилой: «И тоскуя и стыдясь, он чувствовал, как бессмысленная нежность… заставляет его прижиматься без страсти к пурпурной резине ее поддающихся губ, но нежностью этой не был заглушен спокойный насмешливый голос, ему советовавший: “А что, мол, если сейчас отшвырнуть ее”».

«Орхидея» К. Бальмонта вошла в сборник «Птицы в воздухе», в котором отразились впечатления поэта от путешествия в Мексику. На ту же тему им написана книга очерков «Змеиные цветы». Одним из поэтов, в чьих стихах «цвело» немало экзотических цветов и растений, был В. Брюсов. Отсылки к нему присутствуют в романе. «Его (Ганина. – Н.Б.) тяготила томная темнота… блеск луны на лопастях магнолий». Сравним у Брюсова:

Образы птиц и цветов, максимально экзотично представленные в поэзии начала прошлого века, воспроизводятся у Набокова с лирической простотой, которая и обеспечивает их обновление. Этот прием оговорен автором в романе «Дар»: «…обедневшие некогда слова, вроде “роза”, совершив полный круг жизни, получали теперь в стихах как бы неожиданную свежесть…»

Образ Клары связан с цветами апельсинового дерева, знаком девственности, и в контексте цветочного символа прочитывается как аллюзия на стихотворение В. Брюсова «Мечты о померкшем».