Нора Букс - Владимир Набоков. Русские романы

Каждое утро, идя на работу, Клара покупает «у радушной торговки… апельсины». В финале романа, на вечеринке, она «в неизменном своем черном платье, томная, раскрасневшаяся от дешевого апельсинового ликера». Черное платье понимается как траур по несостоявшемуся женскому счастью, т. е. служит пародийным знаком вечной женственности. Черный наряд героини контрастирует с ее именем: Клара. Clarus (лат.) – светлый.

Связанный с символикой цветов мотив запаха в романе приобретает смысл характеристики персонажей. Так, в комнате у Клары «пахло хорошими духами». У Людмилы «запах духов, в котором было что-то неопрятное, несвежее, пожилое, хотя ей самой было всего двадцать пять лет». Ни Клара, ни Людмила не увлекают Ганина, хотя обе влюблены в него. Романная ситуация вновь отзывается в стихотворении А. Фета:

Запашок Алферова, души поистершейся, утратившей свежесть, подобен запаху Людмилы. «Алферов шумно вздохнул; хлынул теплый, вялый запашок не совсем здорового, пожилого мужчины. Есть что-то грустное в таком запашке».

Исследователи отмечали, что обитатели русского Берлина в романе «Машенька» воспроизведены как обитатели мира теней. И не случайно. Эмигрантский мир у Набокова содержит отсылку к «Аду» в «Божественной комедии» Данте (подробнее об отсылке к Данте см. ниже). Это закреплено и в запахах. Приведу два примера. В полицейском управлении, куда эмигранты приходят за визой на выезд, «очередь, давка, чье-то гнилое дыхание», – ситуация подобна картине переправы через Ахерон у Данте.

Прощальное письмо Людмилы Ганин разорвал и «скинул с подоконника в бездну, откуда веяло запахом угля».

С образом Людмилы связан и вариант профанации запаха как признака души. Получая ее письмо, герой замечает, что «конверт был крепко надушен, и Ганин мельком подумал, что надушить письмо – то же, что опрыскать духами сапоги для того, чтобы перейти через улицу». Сравнение Ганина пародийно воспроизводит научное название цветка из семейства орхидей (цветка-знака Людмилы) – Sabot de Venus (Сабо Венеры).

Запахи и звуки оживляют пространство «Машеньки». Симптоматично, что первая сцена романа происходит в темноте; знаками проявления жизни, начала действия становятся звуки и запахи. Ганин отмечает у Алферова «бойкий и докучливый голос», и последний узнает его по звуку, чья национальная опознаваемость обретает гротескный смысл. Алферов говорит: «Вечером, слышу, за стеной вы прокашлялись, и сразу по звуку кашля решил: земляк».

Мотив звуков в романе восходит к образу соловья. Ганин и Алферов оказываются соперниками и обнаруживают сходные «птичьи» черты. Алферов «сахаристо посвистывал», у него «маслом смазанный тенорок». Ганин по ночам слышит, как тот поет от счастья. Пение его: «…голос Алферова смешивался с гулом поездов, а потом снова всплывал: ту-у-у, ту-ту, ту-у-у» – звуковая пародийная отсылка к песне соловья в «Пасторальной», шестой симфонии Бетховена. В первой же сцене романа оба соперника, как две птицы, оказываются запертыми в «клетке» остановившегося лифта. На вопрос Ганина: «Чем вы были в прошлом?» – Алферов отвечает: «Не помню. Разве можно помнить, чем был в прошлой жизни, – быть может, устрицей или, скажем, птицей…»

Так же как женские образы в романе маркированы цветочной символикой, мужские обнаруживают связь с певчими птицами. В облике этих персонажей в первую очередь выделен голос. О поэте Подтягине говорится: «У него был необыкновенно приятный голос, тихий, без всяких повышений, звук мягкий и матовый». Звук голоса отражает характер поэтического дарования Подтягина, эпитет «матовый» отсылает к его стихам-картинкам, печатавшимся в журналах о живописи (см. приведенную выше цитату).

Образы птицы и цветка восходят к доминантной метафоре романа – «соловью и розе», отсюда их обязательное парное появление в тексте. Многократная пародийная проекция метафоры создает в романе вариативность пар. Приведу примеры. Машенька и Алферов. Алферов рассказывает за обедом:

«– Бывало, говорил жене: раз я математик, ты мать-и-мачеха…

– Одним словом, цифра и цветок, – холодно сказал Ганин».

Далее следует пародийное развитие темы: «Да, вы правы, нежнейший цветок… Прямо чудо, как она пережила эти годы ужаса. Я вот уверен, что она приедет сюда цветущая… Вы – поэт, Антон Сергеевич, опишите такую штуку, – как женственность, прекрасная русская женственность сильнее всякой революции, переживет все – невзгоды, террор…» Предлагаемая Подтягину тема – игровая отсылка к поэме Н. Некрасова «Мороз, Красный нос», к знаменитому гимну русской женщине: «Есть женщины в русских селеньях». Аллюзия реализуется в пределах мотива «женщина – цветок – цветение».

Набоковский отсыл к этой поэме Некрасова возвращается в текст романа: «Он (Ганин. – Н.Б.) никогда не видел ее (Машеньку. – Н.Б.) простуженной, даже озябшей. Мороз, метель только оживляли ее…»

Другую пародийную пару составляют в романе танцоры-гомосексуалисты, Колин и Горноцветов. Фамилия Горно-цветов предопределяет его роль цветка с фальшивой претензией на чистоту и непорочность. Черты его внешности – карикатурное отражение образа Машеньки. «Лицо у него было темное… длинные загнутые ресницы придавали его карим глазам ясное, невинное выражение, черные короткие волосы слегка курчавились, он по-кучерски брил сзади шею…» А у Машеньки «нежная смуглота», «темный румянец щеки, уголок татарского горящего глаза», «темный блеск волос», «черный бант на нежном затылке». Обращает внимание регистрация обоих персонажей со спины: Машеньки как образа прошлого, которому Ганин условно смотрит вслед, во взгляде на Горноцветова пародийно конституируется гомосексуализм танцора.

Образ Машеньки в романе связан с еще одним воплощением души – бабочкой. Ганин вспоминает, как «она бежала по шуршащей темной тропинке, черный бант мелькал, как огромная траурница…» Греческое слово Психея означает, как известно, «душа» и «бабочка». Образ бабочки не раз возникает в романе, в частности в эпизоде, когда Ганин и Машенька обмениваются письмами. «И было что-то трогательно-чудесное, – как в капустнице, перелетающей через траншею, – в этом странствии писем через страшную Россию». В потустороннем мире русского пансиона образ бабочки дан в пародийном воплощении: у госпожи Дорн «старая такса… с седою мордочкой и висячими ушами, бархатными на концах, как бахрома бабочки».