Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

Короче, примите как факт, что есть такая вселенная, где роль классика словесности вполне способен исполнить – Александр Проханов. Практически не сходя в гроб. Такая вселенная, в которой он отыскивает своих – правильного масштаба – продолжателей.

Как, помните, в стихах у Брюсова:

Положим, не сорока. Но, в общем, все перепуталось, и некому сказать: а где, братец, здесь нужник?

Хотя книжка Захара Прилепина не бездарная. Как представитель трудящихся заявляю, что прочитал ее не без пользы для себя. Окончательно понял, ей благодаря, чем заряжен мозг недовольного политического дурака. Вообразите: той же самой энергией, что и мозг политического дурака довольного.

На всех – на револю- и милиционера – одна идея общего пользования. Забудь про санитарию, оставь гигиену, входящий сюда:

«– Братья, – сказал Саша просто и даже с легкой улыбочкой. – Партия говорит нам: русским должны все, русские не должны никому. Так же партия говорит нам: русским должны все, русские должны только себе. Мы хотим вернуть только то, что мы себе должны: Родину. Вперед.

Засмеялись зубасто. Выпили легко».

И пошли – зачищать? защищать? Угадайте. И – про какую такую партию гундос.

Данная программа – это ведь ОМОНовская прибаутка. Блатная такая чечеточка, исполняемая с оплеухами по собственным щекам, – чтобы, значит, адреналин заиграл в сосудах. Чтобы, значит, из жалости к себе кого-нибудь возненавидеть. И по возможности – замочить. Или что-нибудь отнять. В крайнем случае – просто надругаться над здравым смыслом. Поскольку это ценность общечеловеческая, то есть заведомо ложная. По-нашему же, вперед – это значит: наоборот и назло. (А также – тяпнем.)

Это же нормально. Это главная худ. особенность местного политсознания. Красная, так сказать, нить гос. пропаганды. Эмоциональный настрой спецназа. Официоз.

А Саша (он же Санькя: так звали в деревенском детстве бабушка с дедушкой; из народа, стало быть, паренек) – вот который произносит этот тост, – он в романе Захара Прилепина как бы неприятель официоза. Функционер как бы оппозиционной, как бы даже радикально оппозиционной, полуподпольной как бы группировки.

Но в роковую минуту – накануне отчаянного вооруженного выступления – нечего, как видим, ему сказать такого, что не говорят каждый вечер по ящику. Нечем воодушевить соратников, кроме этого бредового сальдо-бульдо: человечество перед нами в долгу, как в шелку, – оно у нас на счетчике, – айда убьем кого-нибудь! айда умрем! Вперед!

То есть ни полушки за душой, кроме банальной, дежурной, державно-истерической национал-садо-мазо-большевистики.

То есть революционер – единомышленник начальника, но униженный и оскорбленный. Как городовой, выведенный за штат.

То есть таков накал идейной борьбы. Патриоты неблагоустроенные кидаются яйцами и помидорами в державников ублаготворенных, подвергаясь за это преследованиям органов – сочувствующих, но беспощадно свирепых.

Собственно, я и сам так думал. Что идеология у них у всех одна. Но Захар Прилепин должен лучше разбираться в таких вещах. Корешит, говорят в интернете, с Лимоновым, а за плечами – филфак и ОМОН. С наручниками, допускаю, управляется ловчей, чем с глаголами (проза его, за исключением ораторских вспышек, развязно убога, убого развязна). Но зажигать умственно отсталых – сойдут и существительные:

«– Ни почва, ни честь, ни победа, ни справедливость – ничто из перечисленного не нуждается в идеологии, Лева! Любовь не нуждается в идеологии. Все, что есть в мире насущного, – все это не требует доказательств и обоснований. Сейчас насущно одно – передел страны, передел мира – в нашу пользу, потому что мы лучше. Для того чтобы творить мир, нужна власть – вот и все. Те, с кем мне славно брать, делить и приумножать власть, – мои братья. Мне выпало счастье знать людей, с которыми не западло умереть. Я мог бы прожить всю жизнь и не встретить их. А я встретил. И на этом все заканчивается».

Само собой. Партийная организация требует партийной литературы. С положительным героем, воплотившим передовой идеал. Немножко хулиган, немножко грабитель, немножко убийца – но только с чужими. С которыми не славно делить власть – перевернуть детскую коляску, разбить витрину или кому-нибудь голову.

Есть, конечно, и отрицательный персонаж. Либерал. Не то чтобы по убеждениям, а так: позволяет себе свысока иронизировать. Естественно, обречен. И на последней странице положительный выбрасывает его из окна. Согласно канону соцреализма.

В общем, «Мать», не «Мать», как бы там ни было, а мочало опять на колу. Александр Проханов не просто благословил Захара Прилепина, но и предсказал ему блестящую будущность. По сообщению АПН:

– Он обрастет шерстью, он покроется щетиной такой жесткой, грязной, седоватой щетиной, которой покрываются бронтозавры или дикобразы в период перехода из одного периода каменного в другой. И он выживет, и он будет творить. Может быть, он будет творить в одиночестве. Но нет, я думаю, что, поскольку он является членом партии художников (та партия, которую он описывает, трибуном и глашатаем которой он является, состоит наполовину из художников, из дизайнеров политических, из футуристов), то будет творить не в одиночестве, а в такой теплой, чуть-чуть окровавленной компании.

Такие дела. Обитателям той вселенной не позавидуешь.

Андрей Рубанов. Сажайте, и вырастет

Роман. – М.: ООО «ТРИЭРС», 2005.

Я припоздал – но промолчать было бы несправедливо. Это, видите ли, записки из нашего Мертвого дома. Конкретно – из Лефортова и «Матросской тишины».

И, понятное дело, Андрей Рубанов легко, с большим отрывом выигрывает у Федора Михайловича – за счет естественной форы. Как-никак прошло полтора столетия, жизнь на месте не стояла. Достоевскому не снилось, что в камеру на 35 мест можно затолкать на постоянное проживание 135, допустим, заключенных. Боюсь, ему было бы слабо изобразить устройство социальной общности, возникающей в таких условиях. Устройство так называемой Общей Хаты. И характеры, типичные для таких обстоятельств.

С другой стороны, литература тоже не дремала – вспомним первым делом Солженицына, – и нынешнего читателя не напугаешь ничем.

Андрей Рубанов и не пугает, даром что дебютант, дилетант. Роман у него получился веселый, с облегченным, как вздох, финалом, и вообще – про свободу.

С немножко наивным приколом – вот как в заглавии: сажайте, дескать, сажайте меня, раз, по-вашему, я виноват и заслужил. А я все равно, глядишь, не пропаду. Выйду на свободу с чистой совестью. И даже дойду своим умом до разных общих мест. Типа что свобода и есть – чистая совесть.