Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

В конце 1942-го жителей эвакуировали в Финляндию.

В конце 1944-го многие – в том числе родные Мирьи (так зовут ее в тексте) – согласились возвратиться в СССР.

«На хуторах хозяева угощали нас кофе с булочками и расспрашивали, почему мы уезжаем. Я всегда отвечала, что не знаю, как другие, но у меня там мама и папа в тюрьме. Они качали головами и жалели меня. 〈…〉 Был канун Рождества, люди несли к себе в дома елки и красиво обернутые пакетики с подарками из магазинов, а мы везли свои ящики грузить в товарные вагоны. Еще раз приехал с синими погонами военный, и дал нам красные плакаты, и велел их приколотить к вагонам. Плакатов хватило на все вагоны, даже на те, в которых поедут наши коровы. На красных плакатах большими буквами по-русски было написано: „На нашу советскую Родину“. 〈…〉

Первая остановка в России была в Выборге. Здание вокзала было разрушено, было много военных, нас позвали за пайком хлеба. Мы всем составом встали в очередь. Хлеб выдавали прямо на улице из машины, потом пошли за кипятком и сели завтракать. Хлеб был черный, тяжелый и кислый. Во время завтрака к нам вошли двое военных с бумагой. Один из них прочитал что-то. Я не поняла, почему это он упомянул Калининскую область, наверное, и другие не поняли и стали расспрашивать. Тогда он очень громко и сердито закричал:

– Домой вас не повезем – изменники Родины, вы едете в Калининскую область, в ссылку.

Тетя перевела его слова тем, кто не понял. Кто-то из женщин заплакал, а когда они вышли, мы услышали, что наши двери закрывают на замок».

Видите ли вы – или, наоборот, я чего-то не понимаю, – какая это безупречная проза. Без лишних букв. И как глубоко и тонко интонирована. И как создается ощущение абсолютной правды.

Как бы то ни было, я намерен продолжать выписки. Что еще я могу сделать для этой Мирьи. В 1946-м ей лет пятнадцать, она работает в колхозе, ходит в школу, лучше всех читает наизусть стихи Некрасова, нравится мне безумно.

«В пионеры приняли шесть человек, а мне Нина Васильевна сказала, чтобы я готовилась: „Кому ж тогда быть в пионерах, если не лучшим ученикам школы?!“ Я спросила у младшей тети, что делать. Она ответила, что раз старшая тетя работает в этой же школе, то мне придется вступить – надо быть как все, в следующем году перейдешь в другую школу, выйдешь из пионерского возраста…

На майские праздники назначили прием в пионеры. Нина Васильевна повела нас в лес, разожгли костер. Вначале она говорила о разных подвигах пионеров во время Отечественной и Гражданской войн и коллективизации. Потом прочла отрывок из книги „Павлик Морозов“ и обещала прочесть эту книгу всем после уроков, но ей было некогда, и вообще скоро наступила весна. Каждый из нас дал клятву служить делу Ленина и Сталина. А вечером, когда я легла в постель, я просила Бога простить меня и не наказывать за меня никого, все же это было не добровольно».

Вы вспомнили? Вы догадались? До чего похожие голоса. Нет, не голоса, а как бы это сказать… Выражение взгляда. Невинность, внимательно и серьезно удивляющаяся Злу.

«Когда я вернулась домой, за мной пришла секретарша из сельсовета и позвала с собой. У нее там сидел человек в черном костюме. Он поздоровался со мной, спросил, где я родилась, в каком году и как мое отчество. Я ответила, он дал мне бумагу, на которой было написано, что мой отец, Хиво Иван Степанович, и моя мать, Юнолайнен Ольга Ивановна, умерли, и чтобы я больше о них не справлялась. Вернее, все было как-то не так написано в той бумаге, но я запомнила только, что они умерли и чтобы я больше о них не спрашивала. 〈…〉

В ту ночь была сильная гроза. Я не спала. Мне хотелось, чтобы громом разбило наш дом и мы бы все погибли. И еще я в ту ночь подумала, что Бога нет, если я так молилась и все равно они погибли. И вообще, я не хочу никакого рая после своей смерти: для этого не стоит быть верующей, если стараться только для себя, и то после смерти. Пусть будет как будет – какая разница, – если есть ад, то я там буду со всеми, я не боюсь».

Она еще переедет в эстонский Вильянди, будет ходить на танцы и целоваться с солдатом, потом ее опять вышлют – теперь в Карелию.

Я выписал бы еще полкниги – все равно для других места уже не хватит, – но лавочку так и так пора закрывать, а мы еще не обсудили потрясающее сходство этого текста с дневником Анны Франк.

Нет, не сходство, а родство. Сопротивление чистоты – миропорядку. Инстинкта нормы – режиму желтого дома с красным фонарем.

Эти две девочки – немецкая еврейка и советская финка – словно получили поручение пристыдить т. н. человечество.

«Моя мама, наверное, смогла бы спастись, если бы ее в детстве пугали, говорили бы ей, как мне, если расскажешь про то, что говорят дома, нас арестуют, а когда вырастешь и будешь говорить про то, что думаешь, с тобой будет то же, что и с твоей матерью. Но когда она была ребенком, нечем было пугать…»

Гогочи, т. н. человечество, гогочи.

Владимир Сорокин. Сахарный КремльРоман. – М.: АСТ, Астрель, 2008.

Не скрою: кутнул. Нарушил финансовую дисциплину. И достоинством литпрофессии пренебрег. Поступил как самый настоящий литобыватель: приобрел эту вещь в ближайшем к дому «Буквоеде». Где, между прочим, Сорокина книг – не сосчитать. Спокойно стоят предыдущие сочинения. Подвергаясь усушке, ожидают уценки. А дурачку вроде меня сию же минуту подать – которое с пылу с жару. Продайте жертве ажиотажного спроса.

И ведь не то чтобы я любил читать Сорокина. Таких людей – с любовью предающихся этому занятию – на свете, наверное, нет. (Иностранцы не в счет.)

Но я доверяю его чутью на советское. Он, как никто, умеет распознавать и, главное, воссоздавать во всей отвратительной силе запах реального социализма. Запах великой державы, – которую мы, ах! потеряли! – отчаянно скулят носы, устроенные проще, намозоленные такие носы. Да куда она денется, – не поворачивая головы, отвечает Сорокин. – Просморкайтесь как следует, вберите в себя поглубже порцию атмосферы – вот же он, течет по слизистой оболочке дыхательного тракта, пьянящий смрад, – не правда ли, кайф? Ну да, осложненный обертонами дешевого импортного парфюма. Подумаешь. Так даже забавней.

Зато это ветер из будущего. Разве невозможно, пародируя пародию, прорваться к идее оригинала? К идеалу? К действительности, какой она, действительность, желала бы быть. Если не ошибаюсь, таков принцип соцреализма. И Владимир Сорокин – величайший представитель этого метода.

И с некоторых пор я нахожу его взгляд на среднесрочную перспективу вполне правдоподобным.

Похоже, что он и сам удовлетворен достигнутым результатом. Той моделью, которую построил и запустил в «Дне опричника». Она работает. Наподобие игрушечной железной дороги. Поезд бежит, семафоры горят, стрелки переводятся автоматически. Остается обустроить инфраструктуру. Поставить вдоль пластмассовой насыпи домики, обклеить их по периметру бумажной травой. На платформах установить условно-человеческие фигурки в разных одеждах и позах. Чтобы все как по-настоящему.