Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

Видите ли, он был, в отличие от Луи Виардо и Н. Г. Чернышевского, всего лишь человек и, значит, на разумное продолжение – рекомендуемое теорией научного коммунизма – неспособен. Зря Наталия Александровна надеялась и мечтала. Два маленьких домика на юге Франции, на морском берегу, дети играют в песочек, взрослые занимаются литературой: Александр пишет прозу, Георг – стихи; с ее помощью переводит на немецкий Пушкина и Лермонтова. Бог даст, вырвутся из России Огаревы – купим третий домик, будем счастливы окончательно. «О, это было бы так прекрасно, так прекрасно, так прекрасно!!!» Шесть близнецов пошли купаться в море, шесть близнецов плещутся на воле.

Это ведь не подлежало сомнению: что Гервег и Герцен – bessons, а Н. А. – их bessonne.

“…Oui, oui, nous restons, nous resterons ce que nous sommes – amis… bessons, – Je le jure!” (Да, да, мы остаемся, мы останемся тем, что мы есть, – мы друзья… близнецы, – клянусь!)

Это я лично так вульгарно пересказываю – по Собр. соч. Книжка Ирены Желваковой гораздо деликатней. Скромный комментарий к «Былому и думам». Скромный не в смысле незначительный, а – приличный. С уважением и сочувствием. В смысле – до чего печально, что все было не совсем так, как изложил А. И., а еще гораздо ужасней: почти смешно. Поскольку он несколько превратно понимал положение вещей. Что неопровержимо подтверждается несколькими документами, впервые переведенными в этой книге целиком.

Что поделать. Браки заключаются на небесах как шутливые пари. Семейное счастье: набрать полное решето, истолочь в ступе, пить охлажденным. Писателям особенно полезно: развивает реализм.

Двадцати четырех лет человек пишет:

«…Я знаю твою душу: она выше земной любви, а любовь небесная, святая не требует никаких условий внешних. Знаешь ли ты, что я доселе не могу думать, не отвернувшись от мысли о браке. Ты моя жена! Что за унижение: моя святая, мой идеал, моя небесная, существо, слитое со мною симпатией неба, этот ангел – моя жена; да в этих словах насмешка. Ты будто для меня женщина, будто моя любовь, твоя любовь имеет какую-нибудь земную цель. О Боже, я преступником считал бы себя, я был бы недостоин твоей любви, ежели б думал иначе. Теснее мы друг другу принадлежать не можем, ибо наши души слились, ты живешь во мне, ты – я. Но ты будешь моей, и я этого отнюдь не принимаю за особое счастие, это жертва гражданскому обществу, это официальное признание, что ты моя, – более ничего. Упиваться твоим взглядом, перелить всю душу, 〈не〉 говоря ни слова, одним пожатием руки, поцелуй, которым я передам тебе душу и выпью твою, – чего же более?..»

Проходит пятнадцать лет (помните ли вы, как прочитали в первый раз, в детстве, эту невыносимую страницу?) – «Я хотел чашу выпить до дна и сделал ей несколько вопросов – она отвечала. Я чувствовал себя раздавленным…»

А вот он диктует умирающей беременной (а потом еще переписывает, переправляет):

«Да, мое увлечение было велико, слепо, но ваш характер, вероломный, низко еврейский, ваш необузданный эгоизм открылись во всей безобразной наготе своей во время вашего отъезда и после, в то самое время, как достоинство и преданность А〈лександра〉 росли с каждым днем. Несчастное увлечение мое послужило только новым пьедесталом, чтоб возвысить мою любовь к нему…»

Это пойдет по почте, а там и в печать.

Но сохранилась, оказывается, предсмертная записочка от той же – к тому же. И, наконец, опубликована:

«…Причинил ли ты мне зло?.. Ты должен знать это лучше, чем я… Я знаю только, что мои благословения будут следовать за тобою всюду, всегда… Добавлять к этому что-либо было бы излишне».

Герцен не то что не знал, какую исполнял роль: проклятый истерический болтун-близнец все разъяснил ему злобно и детально (письмом, которого до сих пор в русских изданиях не было, а теперь вот есть). Но поверить – значило и себя, поступавшего так великодушно, причислить к невольным палачам (если не убийцам) Н. А.

Тогда как он спасал ее честь, жертвуя (на взгляд дураков) своей.

Из-за чего и написаны «Былое и думы».

Удивительное все-таки дело: такой бесконечно талантливый был человек. Такой умный, с блестящим слогом. Думал о важных предметах, написал тридцать томов. Посвятил жизнь, высокопарно говоря, борьбе за свободу и справедливость. И остался автором сочинения про то, как он отказался от дуэли. (Да еще остался ли? Похоже, одно-два поколения решили, что и без этой бессмертной книги проживут – зашибись.)

Счастье, кстати, что отказался. Жутко подумать, что бы это было. То есть убей его Гервег – еще куда ни шло. Грановский с Огаревым напились бы на поминках, и всё. А вот пристрели А. И. знаменитого лирика-революционера, железного жаворонка демократии, автора программного стихотворения «Partei», – уж за Гейне бы, например, не заржавело с ходу тиснуть «На смерть поэта»: не мог, дескать, ценить он нашей славы, этот дикарь, этот коренастый рабовладелец, не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал. (Перевод Бориса Пастернака.) Нарицательное стало бы имя.

Да и представить Н. А. скандалезной вдовой каторжника, отбывающей с детьми в САСШ (а куда же еще?)…

Бог избавил. Или кто. Но впоследствии – должно быть, расслышав в «Былом и думах» ноту фальши, – все-таки заставил Герцена сыграть его трагедию вторично: как фарс, но не менее мучительный. Про это – про Герцена с Огаревой, а потом про их бедную Лизу – читайте дальше, во второй и третьей частях этой книжки.

Как хорошо, что ее написал культурный человек, а не какой-нибудь мыслитель или художник слова. Они, нынешние, до Герцена пока не добрались, а только понаслышке ненавидят.

Продается в Сивцевом Вражке, наискосок от Аксаковых, в вестибюле музея, закрытого на длительный ремонт. Слева от двери кнопка – на звонок выйдет охранник, скажите, что от меня.

Ирина Левинская. Деяния апостолов.

Главы I–VIII. Историко-филологический комментарий

М.: Библейско-Богословский институт Св. Апостола Андрея, 1999.

И. А. Левинская. Деяния апостолов.

Главы 9–28. Историко-филологический комментарий

СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2008.

На последнюю дату не обращайте внимания: книга не то что не прошлогодняя – а прямо с пылу с жару. Тираж (тыща штук, а как же) в эту самую минуту, когда я вывожу эти вот буквы, – тираж, говорю, еще печатают, а мне по знакомству достался сигнальный экземпляр.

И я даже не знаю, что с ним делать. Ну просто – мартышка и очки. То поглажу по обложке, то разверну где попало и зачитаюсь. Нашел ссылку на том первый – заглянул и туда. Оттуда – в Библию (черная непромокаемая обложка, карманный формат, извлечена жизнь тому назад из полиэтиленового мешка, по недогляду погранвойск выброшенного волной на берег Нарвского залива): перечитать Деяния в переводе литературном, Синодальном. Заодно уж и третье Евангелие.