Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

И если пресса извещает меня: писательница такая-то публично заявила, что герой нового ее произведения чем-то похож на всемирно известного заключенного «Матросской тишины» – то есть не то чтобы точно Михаил Ходорковский, но человек того же класса и с такой же судьбой, каковую романистка своими художественными средствами довообразила на несколько лет вперед, – мне это интересно. Просто не могу оставить без внимания такой случай, их в истории русской литературы совсем немного: когда автор пытается нажиться на чужой беде. Конечно, реклама – двигатель торговли, железо надо ковать, покуда горячо, и вдохновению не прикажешь, и рейтинг продаж – не тетка, – но все-таки… Человека не ленивого и любопытного ни ярлык типа «первая среди лучших» не отпугнет, ни тем более на переплете блондинка с двустволкой.

Итак, читаю – и что же? Невиннейшая, трогательнейшая вещь. Про то, что и не самые красивые, не первой даже молодости, втайне по-девически робкие (при внешней неуязвимости) – да, бывают любимы страстно. И что – да, она случается – настоящая любовь, встреча людей, созданных друг для друга, прекрасных друг для друга, – только до чего трудно им обоим в это поверить, – а зато какое счастье потом… Сбывается, короче, мечта первых прыщей – и в точно тех же самых выражениях:

«Он не оценивал ее исподтишка, он не заметил ее аппендицитного уродства, он понятия не имел, какой именно на ней был когда-то лифчик, а ее живот казался ему верхом совершенства.

Он просто изо всех сил хотел и любил ее. Только и всего.

Она представить себе не могла, что это так просто. Проще не придумаешь.

И не надо сомневаться, бояться и представлять, как выглядишь со стороны, и принимать позы, и скрывать недостатки, и подчеркивать достоинства, и компенсировать изъяны! Не надо ничего, потому что на этот раз все по-настоящему.

Редко бывает по-настоящему. Почти никогда, а им повезло».

Не знаю, как остальные пятнадцать романов Татьяны Устиновой, а этот можно рекомендовать институткам смело: текст практически целомудренный, к тому же грамотный. Плюс неотразимые приметы ультрасовременной буржуазности: сотовая связь, иномарки, чековые книжки, яйца Фаберже. А как только становится скучно – раздается выстрел или взгляд падает на труп, что-нибудь такое. Причем, как и полагается, связь событий делается вполне ясна лишь на последних страницах. Только тут и осознаешь, насколько она неправдоподобна, какому грубому произволу детской фантазии тебя подвергли, – ан поздно, книжка-то уже проглочена. Обманули дурака на четыре кулака. С неподдельным, нескрываемым удовольствием.

Вообще, к автору проникаешься вроде как симпатией: видно, как нравится Татьяне Устиновой выводить предложение за предложением, прикреплять к эпизоду эпизод. Так же неутомимо некоторые вяжут из шерсти: как бы небесприбыльный промысел, а вместе с тем неутолимая потребность. И со стороны посмотреть – в высшей степени приличное занятие: так уютно, так женственно.

Вот только Ходорковский приплетен зря. Как будто без этого не раскупили бы книжку. Но слова про историю литературы беру назад: она тоже тут ни при чем.

Владимир Набоков. Изобретение Вальса

Пьесы. – СПб.: Азбука-классика, 2004.

Под псевдонимом В. Сирин работали, как известно, трое Набоковых: один – даровитый, другой – плодовитый, третий – настоящий. Здесь представлены первые двое, причем как-то странно: «Трагедию господина Морна» словно корова слизала языком.

Тем не менее специалист и сноб получат удовольствие: эти опыты и наброски, даже пробы пера позволяют заглянуть к третьему Набокову, страшно скрытному, в чердачное окошко, наподобие, допустим, нетопыря, – почитать его сны. Две пьесы, 1938 (если верить проставленным датам) г. р., – вполне профессиональные. В них – в «Событии», в «Изобретении Вальса» – испытываются эффекты, важные для набоковской прозы.

Плоская речь, настолько нищая смыслом, что сквозь нее прямо-таки физически просвечивает пустота. И какие-то другие голоса мерещатся в этой пустоте, какие-то, за якобы действующими лицами, движутся тени: словно смотришь бессмысленный сон, а слышишь, как переговариваются над тобою, спящим, неузнаваемые близкие: флиртуют и скандалят; возможно, реальность коматозных приблизительно такова.

И тут, естественно, прямое сходство с «Приглашением на казнь». Хотя по мнению г-жи И. Ерыкаловой, автора вступительной статьи плюс примечаний, в романе «ужас и мистические краски смерти превратились… в сатирическое изображение смерти как рутины, обычая, пошлости».

Статья – буквально зашибись, а от примечаний я вообще тащусь. Набоковедение – о, вот наука! Полная свобода от изучаемого текста, многозначительные такие сближения, настоящий вальс идей. Нигде, как в набоковедении, даже в экономике, не выразился с такой полнотой умственный потенциал постсоветского человека, поэтому поцитирую-ка я г-жу Ерыкалову, вставляя в скобках от себя – для непонятливых педантов – пропущенные ходы:

«В пьесе „Скитальцы“ действие начинается в трактире „Пурпурный пес“. (Это должно напомнить нам – пока непонятно зачем – знаменитую трагедию Гёте. – С. Г .) В облике пуделя, а затем юноши в пурпурной одежде является перед Фаустом Мефистофель. Возможно, название трактира, где встречаются братья Эрик и Роберт, из которых один стремится увидеть прошлое, а другой стремится его забыть (красиво, правда? и сюжет пьесы как на ладони. – С. Г .), отнюдь не случаен (сказуемое немножко не согласовано с подлежащим: издержка изящества. – С. Г .) и также связан (т. е. связано – как и „Фауст“, должно быть; вот в чем штука! – С. Г .) с темой границы, смерти. (Что значит – слог! какое из двух последних слов ни убери – выйдет вздор, а стоя друг за другом, они как будто что-то и выражают. – С. Г .) Хаос смерти, обрушившийся на двадцатитрехлетнего Набокова, через несколько месяцев начинает обретать осмысленные очертания (no comments! – С. Г .). Попытки осмысления, анализа и в обилии литературных реминисценций (попытки – в обилии! попытки анализа хаоса смерти! одно слово – шик! – С. Г .), и в том, что автор помещает героев в даль времени» и т. д.

Это, стало быть, предисловие. Заглянем теперь в примечания.

Масса полезных сведений. Сразу видно, что г-жа Ерыкалова отчетливо представляет себе уровень потребителя: самум – знойный ветер пустыни, чернокожий мавр Отелло – главный герой знаменитой трагедии Шекспира, параноик – психически больной человек.

Есть и маленькие шедевры. В «Событии» одна графоманка объявляет название своего опуса: «Воскресающий лебедь». Присутствующий профессионал, персонаж под именем Писатель, острит:

«– Воскресающий лебедь… умирающий Лазарь… Смерть вторая и заключительная… А, неплохо…»