Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

«Не странно ли человеку, пишущему послесловие в надежде на посмертное его опубликование, завершать такими рассуждениями семейную хронику, посвященную отцу и деду? (Эх, про деда-то я ничего не успел! – С. Г .) Но ведь Соломон Яковлевич Лурье был „королем бестактности“, да и деду моему почтение к традициям и ритуалам не было свойственно. И меня, как и их, „мысли и взгляды“ занимают больше, чем судьба друзей и родственников, больше даже, чем ожидание собственной, уже недалекой смерти».

Это очень серьезно. Большой человек, большой стиль. Теперь так не пишут. Никого не осталось, кто мог бы подняться до такой интонации. Прочитав эту книгу, я окончательно понял – почему.

Евгений Гришковец. Рубашка

Роман. – М.: Время, 2004.

Вот уж кто взаправду блажен, так это незлобивый критик. Какое облегчение, когда выясняется, что человек, которого и так-то ценишь, еще и пишет хорошо! А берешься за чтение с опаской: вы когда-нибудь слышали про приличную актерскую прозу?

Но Евгений Гришковец – лишь отчасти актер: собственным телом разыгрывает собственный текст. Обращенный – страшно вымолвить всерьез – к самопознанию. Жанр Гришковца – Гришковец. То есть человек ни на кого не похожий, как и любой другой. Подобно каждому, единственный. Он избывает этот парадокс вслух и напоказ, используя самого себя как ключ к реальности – личной и всеобщей. Словно какой-нибудь Эпиктет на рынке рабов.

Занимается саморазвоплощением. Упрощает себя делением на всякие общие знаменатели. Вам представляется, покупатели, что вы – это вы, а я – это я? что вы сами по себе – предположим, крутые или прячете от всех какой-нибудь стыдный страх, – а я некто другой, некто чужой, в данном занятном случае – говорливый чудак в колодках? Так вот: часа не пройдет, как вы потеряете границу между мной и вами – она сделается прозрачной. Я предъявлю вам сколько-то ситуаций – ваш внутренний голос обязательно на них отзовется – и совпадет с моим, вот этим самым, раздающимся в нескольких шагах от вас!

Фокус вообще-то нехитрый: во-первых, запас возможных для нас ситуаций не необъятен; во-вторых, на определенной глубине – примерно слое так в четвертом, считая сверху, – мысли у всех персонажей одной и той же исторической общности практически одинаковые. Что и требовалось доказать.

Но добиться правильного резонанса тяжело: даром что слой всего лишь четвертый сверху, – там столько всякого… Кроме правды, ничего нельзя, но и всю правду – ни в коем случае. Надо так не жалеть себя, чтобы нравиться публике настолько, что она будет с удовольствием глядеться в вас, как в говорящее зеркало. А вам-то, Эпиктету-то, этого мало, всю эту клоунаду вы развели не для того (ну, не только для того), чтобы хлопали стоя да подбегали с букетами; а теперь, простодушные мои, теперь, когда вам удалось найти себя вовне, то есть во мне, – ну-ка быстренько возвращайтесь, разбегайтесь по своим телам, и пусть каждый попробует найти себя – в себе. Настоящего себя, совсем не такого, как я и все остальные. Это где-нибудь в слое шестом-седьмом, как минимум – в пятом…

Вот и писатель Гришковец лишь отчасти. И роман держится таким же, предельным усилием инфантильной искренности. Герой так пылко, так неподдельно влюблен, что читатель просто не может остаться безучастным. Не оттого, заметьте, что герой так уж особенно симпатичен сам по себе (какой-то архитектор, вроде приличный, Бог его знает), – но Гришковец буквально заставляет нас узнать в его переживаниях – свои. Сам-то герой ужасно удивлен собственным состоянием и поведением. И наш эмоциональный опыт, попавшись на удочку, спешит его поддержать. Ведь мы – точно такие же, у всех одни и те же приемы жить, каждым из нас командуют организм и воображение, у каждого где-то внутри, как блуждающая игла, перемещается я – не то голос, не то взгляд, и, главное, непонятно чей. Он такой взрослый, а люди взрослыми не бывают, сознайтесь же в этом себе наконец! И помиритесь с собой. Это тоже способ стать человеком.

«Мои руки… и весь мой организм мог спросить меня сейчас: „Ну чего ты нас мучаешь? Мы-то чем виноваты? Нам нужно от тебя немного. Нам нужно нормальное питание, регулярный сон, хотя бы иногда свежий воздух. Неплохо бы какое-нибудь подобие спорта, ну или хотя бы прогулки. Пешком надо иногда ходить! Ходить, не спеша куда-то, а ходить, чтобы… ходить. Ведь мы, твои органы, всё делаем, стараемся, вырабатываем волосы, ногти, пот, слюну и другие жизненные соки. Нам трудно! Мы устали от тебя. Мы не понимаем, не можем выяснить, какой орган отвечает за то, что с тобой происходит. Сердце? Нет! Оно само уже не радо! Оно, конечно, у нас, тьфу-тьфу-тьфу, крепкое… Ну все же объясни нам… Что случилось? Что случилось-то?“»

Это фирменная интонация Евгения Гришковца. Она дает тому, в ком отдается, чувство собственной ценности, а вместе с ним – чувство обладания какой-то подлинной сущностью. Если ни то, ни другое не самообман, – каждый день жизни должен пролетать как потрясающее приключение. Собственно, про это и речь. Книжка так и сделана.

«Ты только не упрощай то, что я тебе сейчас сказал. Я сказал тебе, что жизнь реальна! Это не значит, что жизнь бессмысленна, что всё ерунда и мы занимаемся всякой фигнёй. Нет, Саня! Это слишком просто! А вот то, что жизнь реальна… РЕАЛЬНА! Это страшнее…»

Хранитель. К 100-летию со дня рождения В. М. Глинки

Статьи. Письма. Проза. – СПб.: АРС, 2003.

Есть такой писатель – известный – Михаил Глинка. Не знаю, какие книги сочинил (говорят, много). А эту – составил. Но главное – придумал и (не совсем понимаю, каким чудом) «пробил». Правда, не один: соавтором идеи значится Георгий Вилинбахов. А идея – счастливая.

Собранные тут мемуары, письма и статьи документально удостоверяют существование человека не то что необыкновенного, но как бы почти невозможного. Будь он герой романа – в него не поверил бы никто. И критики вдоволь натешились бы, выписывая цитаты и подмигивая читателю восклицательными знаками пополам с вопросительными: дескать, как вам это понравится? исключительно правдоподобно, не так ли?

Но в данном случае про вопросительные знаки приходится забыть. Владислав Михайлович Глинка был герой не романа – легенды.

«Говорили, что на старых черно-белых фотографиях он распознает цвета, в съемочной группе „Войны и мира“ (Глинка консультировал съемки) утверждали, что он знает на память скрип рессор и колес всех типов старых экипажей…» (Борис Пиотровский).

«Приносят ему, например, предполагаемый портрет молодого декабриста-гвардейца. Глинка с нежностью глянет на юношу прадедовских времен и вздохнет:

– Да, как приятно, декабрист-гвардеец; правда, шитья на воротнике нет, значит, не гвардеец, но ничего… Какой славный улан (уж не тот ли, кто обвенчался с Ольгой Лариной, – „улан умел ее пленить“);