Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

Г-жа Ерыкалова сочла нужным остроту прокомментировать. Надеюсь, ее экскурс в теорию стиля доставит вам такое же удовольствие, как и мне:

«Шутка известного писателя, оксюморон – сочетание вещей, противоположных по смыслу (слушайте, слушайте! – С. Г .). Имеются в виду „Умирающий лебедь“ – известный балетный номер на музыку Сен-Санса, который исполняла русская балерина Анна Павлова, и воскрешение Лазаря Иисусом Христом – известный сюжет Евангелия».

Думаю, В. В. тоже порадовался бы. Не каждый день бывает, чтобы человек откровенно разъяснил, как он чувствует и понимает шутку.

Но лично мне больше пришлась по душе фраза, вроде бы без затей, только с крохотной отсебятинкой, списанная г-жой Ерыкаловой из энциклопедического словаря: «10 августа 1792 г., во время Великой французской революции, была свергнута монархия и установлена (курсив мой! – С. Г .) Парижская коммуна…» Исключительно тонко выбрано страдательное причастие: помимо воли отсылает в даль времени. Прямо бездна разверзается. Супер! Говорю же – тащусь.

Я. С. Лурье. История одной жизни

Сост. примеч. и библиогр. Н.М.Ботвинник. – 2-е изд., испр. и доп. – СПб.: Изд-во Европейского университета в С.-Петербурге, 2004.

Издано – бедней некуда. Тираж – слезы, а не тираж. А между тем – событие истории культуры, так и будет отмечено в хрониках беспристрастных.

Это ведь из дотошности написано: «2-е изд.». Первое вышло за границей под псевдонимом, с риском для свободы автора, – да и читатель, попадись он с поличным здесь, угодил бы под статью. Под уголовную, хотя труд сугубо научный. Дело было более четверти века назад. Но Яков Лурье, насколько я понимаю, и тогда – и вообще никогда (1921–1996) – ничего не боялся.

Был воплощением бесстрашного и безутешного ума, для которого одна радость: как можно точней сформулировать факты и отражаемую ими закономерность. То и другое (те и другая) вместе называются, если не ошибаюсь, истиной.

Он был ученый с огромными сведениями и заслугами – крупнейший, например, едва ли не в целом мире специалист по древнерусским рукописям. И если не сделался, скажем, академиком, то исключительно по причинам, изложенным в пьесе Шварца «Тень». Но так называемую советскую литературу тоже понимал, как никто другой в его время и в нашей стране (по крайней мере, мне, кроме Аркадия Белинкова, некого вспомнить). Между прочим, в те же 80-е, опять-таки за границей, опять-таки под псевдонимом, напечатал восхитительную книжку об Ильфе и Петрове, с названием «В краю непуганых идиотов».

Писал прекрасно – ни единого лишнего слова.

Но все же был, осмелюсь сказать, не столько литератор и не столько литературовед, сколько мыслитель. И занимала его философия истории – как нескончаемой войны Глупости с Истиной. Стратегия, тактика, ход кампаний, цена побед, сумма ущерба, численность убитых и пленных, уловки лазутчиков, страдания жертв. Все это описывал он sine ira et studio, как исследователю и подобает.

И выдержал эту манеру особенно тщательно в данной книжке: потому что это биография его отца.

Соломон Лурье (1891–1964), его отец, был выдающийся историк и филолог, знаток Античности, автор многочисленных и значительных работ (библиография, как вы заметили, приложена), без которых изучать и преподавать эту дисциплину было бы в России сложно. Впрочем, иные из них до сих пор не изданы. Зато нет, кажется, человека, не читавшего «Письмо греческого мальчика».

Он окончил Петербургский университет в 1913-м (получив золотую медаль за книгу «Беотийский союз») и при университете же был оставлен, то есть принят в научную элиту, как теперь говорят, Серебряного века. Который тут же и прекратился. Почти вся остальная жизнь Соломона Лурье прошла в науке советской (хотя временами он из нее выпадал: например, преподавал математику в техникуме), оборвалась в провинции, после множества житейских неудач, разочарований, обид. А был он упрям, высокомерен, храбр. Его предавали и прорабатывали.

Падал интеллектуальный и нравственный уровень филологии, синхронно мельчали люди, – Соломон Лурье почти помимо воли превратился в Гулливера, одинокого, как Робинзон.

Про это и книга. История семьи, история науки, история страны. Хроника ползучей катастрофы. Глазами включенного наблюдателя. С именами, фамилиями, датами. Вот отрывок о 49-м годе (в первом издании, разумеется, его не было):

«В Институте им. Герцена, основном месте моей работы, была открыта кампания против космополитов, и на историческом факультете этого института я стал основным ее объектом… Одна из преподавательниц (некто Шурыгина) обратилась к студенткам: „Вы знаете, девочки, как я люблю Якова Соломоновича. Расскажите мне о его занятиях, чтобы я могла заступиться за него, если его будут ругать“. Со студентами отношения у меня были очень хорошие: особенно интересно у нас шли практические занятия на первом курсе, где я предлагал им спорные вопросы, и они с увлечением дискутировали на основе источников. Об этом рассказали Шурыгиной, и другим обвинением против меня на общефакультетском собрании стала постановка на практических занятиях не предусмотренных программой и идейно не выдержанных докладов (антипатриотическая трактовка Куликовской битвы, вопрос об убийстве царевича Дмитрия, не имеющий исторического значения). Услышав об этом, ребята пришли в отчаяние (они думали, что подвели меня), послали мне записку: „Не верьте Шурыгиной“, а девочки даже плакали. В прениях слово взял П. Павлов, мой ученик, оставленный в аспирантуре по моей рекомендации. Я настолько был убежден, что он собирается вступиться за меня, что хотел послать ему записку, чтобы он не губил себя напрасно, но, к счастью, не успел этого сделать. П. Павлов обвинил меня в космополитизме, ссылаясь на то, что на собрании кафедры, предшествующем общефакультетскому, на вопрос (довольно странный), с какой целью я писал свои научные статьи, я ответил: „Для выяснения истины“. „Истины вообще, единой для всех стран и национальностей. Явный космополитизм!“ – заявил Павлов».

Это из «посмертного послесловия», найденного (Наталией Ботвинник) сравнительно недавно. Тут жизнь отца отражается в жизни сына, и научные выводы поверяются личной судьбой. Тут философская исповедь – такая же увлекательная, как повествование о сталинской теории общественных формаций – знаменитой теории, обездвижившей миллионы мозгов, испошлившей гуманитарную мысль. И вообще, речь тут идет ни более ни менее как о будущем цивилизации.

Поразителен финал. Напоминая (не первый раз) слова Льва Толстого – что предпочтение перед другими своей народности (патриотизм) и своей веры служило на протяжении веков источником величайших бедствий человечества, Яков Лурье заключает книгу так: