Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

И в том же письме, через страницу: «В среду нужно было ехать дальше, но помешала вена на ноге».

Ну вот. Как связать такие факты жизни: полицейского чиновника и разболевшуюся ногу?

А очень даже просто, учитесь: «Побывал у жен московских коллег, Савельева и Зембулатова, пил вино с местными докторами, озабоченными тем, чтобы превратить Таганрог в морской курорт. И всячески старался не попадаться на глаза полицейскому осведомителю Анисиму Петрову…

От грязи и огорчений у Антона расстроился желудок и обострился геморрой, а сырой воздух спровоцировал бронхит. Вдобавок на левой ноге разболелась варикозная вена – ему то и дело приходилось обходить стороной вездесущего Анисима Петрова».

Еще пример, для ясности. (Выбираю самые короткие.) Берем два факта жизни: «С августа в Мелихове зарядили дожди, и посеянные Чеховыми хлеба вымокли и полегли. У Антона на участке умерло несколько больных». Надо подклеить третий: приехал Потапенко. И четвертый: Потапенко искупался в пруду. Как бы все это связать бантиком поизящней? Вот: «Лишь гостивший у Чеховых Потапенко, вопреки опасениям Антона, растормошил его, сразу окунувшись в мелиховскую жизнь, включая грязный пруд».

Вроде бы ничего особенного. Безобидная такая страстишка – слегка беллетризнуть. Но эти свои, прямо скажем, жалкие стилистические приемы м-р Рейфилд постоянно выдает за мысли и чувства Чехова. И – помимо воли, разумеется, – страшно Чехова оглупляет. Буквально на каждом шагу.

Вторая слабость м-ра Рейфилда – он явно не настолько хорошо владеет русским языком, чтобы понимать шутки. Конечно, это отчасти искупается безумной отвагой, а все же зря он избрал объектом своих наблюдений именно Чехова. Занялся бы кем-нибудь другим – достиг бы всего. А впрочем, и так достигнет. Кроме того, эта глухота уморительна по-своему, так что чеховские остроты и в извращенном виде производят некоторый эффект. Даже двойной: кто понимает, в чем дело, смеется над м-ром Рейфилдом, кто не понимает (например, простой иностранный человек) – над Чеховым. Который, опять-таки, – это главное, главное! – в этой книге непроходимо глуп.

Больше трех примеров позволить себе не могу, и не просите. Но зато первая цитата пусть будет обширная. Чтобы вам, читатель, хоть отчасти ощутить гипнотическое воздействие бессвязного мышления, тот слабый, но явственный привкус бреда, который придает повествованию м-ра Рейфилда такое своеобразие.

«Блеснув остроумием перед барышнями, Чехов отправился в ресторан с Потапенко, Амфитеатровым и Маминым-Сибиряком. Суворин не смог присоединиться к ним, на что Антон ответил (таков, извините, перевод! – С. Г .) с сожалением (курсив, естественно, мой. – С. Г .): „А вы отличный товарищ. Вы за всех платите“. Суворин чувствовал, что Чехов от него отдаляется, – иные же считали, что Антон заражает его своей радикальностью. Секретарь редакции „Нового времени“ Б. Гей сказал как-то Чехову с негодованием: „Зачем это вы вооружаете старика против Буренина?“ Чтобы не нарываться на дальнейшие конфликты, Антон поехал в Царское Село обедать с Маминым-Сибиряком».

Следующий пример покороче, зато типичный: Чехов пошутил, м-р Рейфилд деловито пересказал; но кто же выходит нелепым занудой?

«Все мысли Чехова были заняты Ольгой Книппер. Он договорился встретиться с ней на Кавказе – при условии, что она не вскружит ему голову».

Пример последний – самый смешной, вот именно невероятно смешной. Мне самому не верится. Самому кажется, что я на м-ра Рейфилда клевещу.

Но посудите. Вот письмо Чехова к старинному приятелю, актеру Вишневскому, явно в ответ на какую-то похабень:

«Милый Александр Леонидович, Вы уже по опыту знаете, как вредны для Вас возбуждения, те самые, которые Вы описываете в Вашем письме; разве Вы забыли, как два года назад перед каждым спектаклем во время грима трое рабочих должны были затягивать Вам веревкой половые органы, чтобы во время спектакля не лопнули брюки и не случился скандал? Забыли? Почаще-ка вспоминайте об этом и ведите себя благопристойно».

Это, значит, голос настоящего Чехова. И один из его способов шутить.

Статочное ли дело – принять розыгрыш за нотацию, а неприличную гиперболу – за факт из истории русского театра? Статочное, вполне:

«Шумных собеседников он не жаждал и посему написал Вишневскому о том, что ему „вредны возбуждения“, напомнив об эпизоде в театре, когда…» и далее по тексту.

Полагаю, вам уже все ясно. Но, раз обещал, назову еще одну слабость м-ра Рейфилда. Так и быть. Он иной раз изменяет своей решимости ограничиться взаимоотношениями. Он заговаривает о произведениях Чехова. Типа – неудобно, все же писатель. Но этого делать не следует. Потому что писатель получается какой-то другой, не А. П. Чехов, точно. Совпадают только названия. Скажем, у Чехова действительно есть рассказ под названием «О любви» – но совсем не «о безнадежной любви мельника к жене своего лучшего друга». (Откуда, черт побери, взялся этот мельник?) Есть рассказ «Человек в футляре», но в нем не «осуждается» никакое «лжесвидетельство». Есть рассказ «Анна на шее», но совсем-совсем не про то, как «юная девушка, вышедшая замуж за немолодого чиновника ради того, чтобы помочь обедневшей семье 〈…〉, осознав свою женскую привлекательность, … окунается в водоворот светской жизни и начинает открыто презирать мужа»! Больше цитировать не буду, надоело; но все до единой вещи у этого однофамильца такие же плоские.

Вообще, не стоило ввинчиваться в эти 800 страниц. Лучше бы, действительно, полистал собрание чеховских сочинений. Конечно, м-р Рейфилд – очень знающий специалист. Но какое мне, строго говоря, дело до того, допустим, что «внематочная беременность разрывает трубу между восьмой и двенадцатой неделями, считая от зачатья», благодаря чему открывается счастливая возможность установить, от кого забеременела NN в феврале 1902 года. Не от Немировича ли? («Талантливый педагог, он уже давно держал ее в плену своего обаяния…» – слог-то, слог!) Нет, представьте, не от Немировича.

Однако же многие, думаю, получат массу удовольствия. Человечество ненавидит литературу и ведет настоящую охоту на писателей. Даже странно. Возьмите какого угодно самого великого ученого, или политика, или даже композитора: всем наплевать, с кем он спал и чем болел. А про писателя все это почему-то обязан знать каждый культурный человек.

Кстати, о культуре. Перевод книги м-ра Рейфилда по нынешнему времени должен считаться недурным. Это раньше родительный падеж вроде «несчастного дитя любви» (с. 530) заставлял заподозрить в нарядной даме переодетую горничную. Да! знаете ли что? Вот и этот привычный вывих в эпоху Чехова тоже назвали бы, пожалуй, лакейским оборотом: