Виктор Одинцов - Лингвистические парадоксы

— Предложение, — начал уверенно Гулливер, — это сочетание слов, выражающее законченную мысль.

— Как мудро и просто! — восхитились языковеды. — Сэр, вопрос можно будет окончательно решить, если только вы объясните, что такое «мысль» и «законченная мысль». Эти два термина не вполне ясны.

— Точно определить эти термины я несколько затрудняюсь, — смутился Гулливер, — но я поясню это вам на примерах. Допустим я говорю: «Друг приехал». Мысль ясна и закончена. Значит, это предложение.

— Так ли, коллега, — возразил один из профессоров (Гулливеру сразу не понравился его пронзительный взгляд). — Мысль, если то, что вы произнесли, можно назвать мыслью, легко продолжить; мне, например, неясно, чей друг, куда приехал, когда, зачем, на чем приехал, откуда приехал и т. д.

«Каруд, лёсо!» — выругался про себя Гулливер на языке блефуску, но понял, что в самом деле мысль Друг приехал нельзя считать законченной, если можно сказать Мой друг приехал вчера в Лагадо . Впрочем, и последнее высказывание можно развернуть — и так далее до бесконечности. Все молчаливо и заинтересованно смотрели на знаменитого интуриста. Надо было что-то сказать, и Гулливер прервал молчание:

— Предложение — это сочетание подлежащего и сказуемого, а также зависимых от них слов.

И вновь пронзительный взгляд потребовал объяснения терминов: подлежащее и сказуемое. Гулливер стал растолковывать: в предложении есть два самостоятельных главных члена, от которых зависят все остальные, т. е. второстепенные члены; один главный член — подлежащее — обозначает предмет речи, т. е. то, о чем говорится в предложении; другой — сказуемое — обозначает то, что сообщается об этом предмете. Например, в моем предложении слово друг — подлежащее, а о нем говорится, что он приехал — это сказуемое. Главные члены можно дополнить второстепенными, тогда получится распространенное предложение. «К тому же, — спохватился друг королевы, — надо знать, что подлежащее должно стоять в именительном падеже (оно чаще всего бывает выражено существительным), а в роли сказуемого может быть не только глагол, но и любая знаменательная часть речи при наличии глагольной связки. Впрочем, глагол в неопределенной форме бывает и подлежащим, и сказуемым».

Один из профессоров, все время упорно смотревший в потолок, с которого, как думал Гулливер, он и брал свои знания, стал вдруг рассуждать вслух, и Гулливеру сначала показалось, что он нашел союзника: «Если сказать Наш друг отличается глубокой ученостью, то существительное в именительном падеже друг — подлежащее, а отличается — сказуемое. В предложении говорится про друга — это субъект речи, и сообщается о некоторых признаках или качествах этого субъекта». Он запустил в слушателей еще несколько ученых слов, а Гулливер радостно кивал головой. Внимательно разглядывая трещины на потолке, профессор продолжал: «А если мы скажем — Нашего друга отличает глубокая ученость, — то субъектом по-прежнему окажется наш друг, но слово уже не стоит в именительном падеже. Или мы должны считать подлежащим ученость , хотя главное, о чем говорится в предложении — это наш друг . Здесь какое-то противоречие». Гулливер никак не ожидал подобного предательства. Он только собирался растолковать потолочному созерцателю, что грамматика, естественно, учитывает прежде всего грамматические показатели, что поэтому подлежащее в данном случае ученость, как его сбил пронзительный взгляд: «Коллега, а где главные члены в предложениях: Ученостью меня не обморочишь; Учености и в помине нет; Нам не до учености; Нашему другу за пятьдесят; Кругом ни звука?.. Где подлежащее, где сказуемое? Где именительный падеж, а где глагол?..»

Интурист совершенно растерялся и хотел было уже позорно бежать, как неожиданно на помощь к нему пришел третий профессор. Этот профессор оказался вовсе и не профессор, вернее профессор, но не «он», а «она». Можно было бы сказать «профессорша», но «профессорша» — это жена профессора, а жена профессора, профессорша, может и не быть профессором. Озабоченный поиском подходящего названия, Гулливер не услышал начала. Профессорица, или профессоресса, строго и четко произнося слова, просила коллегу согласиться с тем, что есть безличные предложения, что в безличных предложениях безличный главный член выражается безличным глаголом с безличным содержанием и безличной формой. Глядя на профессорессу внимательнее, Гулливер догадался, почему не сразу приметил в ней женщину: не только общий облик, но и лицо ее были безличны. Сверкая очками, она убеждала, что есть не только безличные предложения, но и неопределенно-личные, обобщенно-личные, номинативные и иные. Например, Светает, Это безличное предложение. Не кто-то или что-то светает, а просто светает, без лица, без субъекта. Или Не спится. И тоже лица, подлежащего, не требуется.

Страсти явно накалялись. Пронзительный взгляд сделался еще пронзительнее и позволил себе неслыханную бестактность: «Вы ошибаетесь, уважаемая коллега, — сказал он. — Не спится — всегда предполагает личность, а если не личность, то лицо. Если говорят Не спится, то из контекста обязательно явствует, кому не спится. А если неясно, то непременно будет специально указано: мне не спится, или ему не спится, или Саше, или Маше. Мне не спится — это совершенно то же, что и Я не могу спать (уснуть). Темнеет — что? Небо темнеет. Пахнет черемухой - безличное, а ведь это совершенно то же, что Черемуха пахнет. Жаль его огорчать — безличное? А кому жаль? — мне жаль, а я — это лицо. Разве не все равно сказать: Я тоскую, У меня тоска, Мне тоскливо. А вы, коллега, будете доказывать, что в первом есть подлежащее, а во втором и третьем нет (безличные). Вопреки всякой логике. Вопреки здравому смыслу. А стоит только допустить, что подлежащее возможно не только в именительном падеже, как все станет на место».

— Наоборот, тогда-то все окончательно и запутается, — прочитал на потолке его приятель, помолчал и продолжал: — Здравый смысл хорошо, но должна быть еще здравая грамматика. А грамматике нужно непременно опираться на какие-то формы, на четкие признаки. Возьмем, к примеру, так называемые неопределенно-личные предложения. В них нет подлежащего, а глагол в форме третьего лица множественного числа обозначает, что действие совершается неопределенными лицами — Говорят, что... А кто говорит — неясно. В книгах пишут ... — А кто конкретно пишет, я не знаю, сказано неопределенно. Однако вот ведь какая хитрая вещь выходит: допустим, я говорю — Мне только что сообщили приятную новость. По грамматическим признакам — неопределенно-личное предложение, а по сути — определенное: ведь сообщили мне, сообщили сейчас, и я не могу не знать, кто сообщил. Или такой пример. Вчера в столовой мой друг вышел позвонить и предупредил: «Позови меня, когда подадут суп». Замечаете — подадут — неопределенно, да еще во множественном числе. А ведь он не хуже моего знает, что в столовой одна подавальщица, не только вполне определенная, а хорошо ему знакомая. Но ведь сказано правильно! Вот и посуди тут — определенно-личное или неопределенное. И уж вовсе ничего я не понимаю в таких случаях: скажем, мать кричит ребенку: Перестань шалить! Кому говорят! Вот это самое Кому говорят ! — неопределенно-личное, если верить грамматике. А какая же тут неопределенность, если такое высказывание всегда принадлежит говорящему? Кому говорят! или Говорят тебе! всегда значит: Я говорю тебе, Я прошу тебя.