Дмитрий Лихачев - Великое наследие

С духовными стихами повесть сближается во вступительной части и в последних строках, заметно выделяющихся и своим книжным языком.

Наличие немногих книжных элементов в композиции и языке «Повести о Горе-Злочастии» не скрывает, однако, того несомненного факта, что преобладающее значение в поэтике автора принадлежит народному стихосложению, фольклорным образам, устно-поэтическому стилю и языку. Но именно обилие разнородных связей с различными жанрами народной поэзии особенно убедительно говорит за то, что «Повесть о Горе-Злочастии» представляет собой произведение не народного, а книжно-литературного творчества. В целом эта повесть находится вне жанровых типов народной поэзии: ее автор создал новый оригинальный вид лироэпического повествования, в котором своеобразно сочетаются, в соответствии с художественным замыслом, индивидуально воспринятые устно-поэтические стилевые традиции с отголосками средневековой книжности.

«Повесть о Горе-Злочастии», сохранившаяся лишь в одном списке XVIII века, обнаруживает не только композиционную, но и стилистическую связь с несколькими вариантами песен о Горе и добром молодце. В. Ф. Ржига, анализируя эти песни, пришел к выводу, что «зависимость их от повести совершенно очевидна. Несмотря на свое различие, все они относятся к повести как более или менее деформированные копии к своему художественному оригиналу и, таким образом, действительно являются фольклорными лироэпическими ее дериватами» [225] Ржига В. Ф . Повесть о Горе и Злочастии и песни о Горе // Slavia. 1931. Т. X. Вып. 1. С. 308. Литературу о «Повести о Горе и Злочастии» см.: Виноградова В. Л . Повесть о Горе-Злочастии: (Библиография) // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. XII. М.; Л., 1956. С. 622–641; Демократическая поэзия XVII века. М.; Л., 1962. (Библиотека поэта. Большая серия). . Однако вопрос о происхождении песен о Горе и добром молодце заслуживает еще более углубленного исследования.

В своей книге о Курбском и Иване Грозном Э. Кинан [226] Keenan E. L. The Kurbskii – Groznyi Apocrypha: The Seventeenth-century Genesis of the «Correspondence» attributed to Prince A. M. Kurbski and Tsar Ivan IV. Harvard University Press, Cambridge, Mass., 1971. 241 pp. ставит перед собой необычайно широкую задачу: он пытается полностью пересмотреть вопрос об обширном литературном наследии Курбского и Ивана Грозного. Смело нарисовав картину своеобразной «литературной игры» и мистификации, продолжавшейся с помощью разных, не сговаривавшихся между собой авторов более полувека, с 20-х годов под конец XVII века, результатом которой явилось все обширное наследие Курбского и те из произведений Грозного, которые не сохранились в списках XVI века (их несколько), Э. Кинан предлагает пересмотреть всю русскую историю XVI и XVII веков.

К сожалению, я не могу пересказать фантастическую концепцию автора, так как в ней, с моей точки зрения, слишком много неясностей, недоговоренностей и скрытых противоречий. Поэтому, чтобы не быть обвиненным в субъективизме, я просто приведу в переводе ту часть введения, где сам автор, предваряя свою аргументацию, излагает с некоторыми сокращениями выводы своей книги.

«Семен Иванович Шаховский написал, где-то между 1623 и 1625 годом, письмо к царю Михаилу Федоровичу, в котором он жаловался на преследование его и его рода царем и отцом царя – патриархом Филаретом. Среди его источников был „Плач“, написанный в 1566 году малоизвестным украинским монахом Исайей, и предисловие „К читателю“, написанное около 1620 года князем Иваном Андреевичем Хворостининым. Шаховской, очевидно, не послал своего письма и после того, как он неожиданно снова стал в милости, нашел целесообразным добавить постскриптум и снабдить заголовком, в котором это письмо было неправильно приписано его отдаленному родственнику – Курбскому.

Впоследствии, в конце 1620-х годов или в начале 1630-х годов (вероятно, до смерти Филарета в 1633 году), Шаховской или кто-то из его близких составил первую версию письма Ивана Грозного, представлявшего собой ответ на письмо Шаховского, которое стало приписываться Курбскому. Этот текст стал как бы частью новой концепции истории, составлявшейся в период после Смуты, и одновременно скрытым комментарием (скрытым откликом) на политическую ситуацию царствования Михаила Федоровича, особенно на роль Филарета. Вскоре вторая версия того же письма, расширенная с помощью интерполяций пространных исторических и теоретических отступлений, была создана кем-то, имевшим взгляды, близкие Шаховскому, – возможно, самим Шаховским.

С этого момента развитие переписки приостанавливается на несколько десятилетий, но в последние годы царствования Алексея Михайловича кто-то из представителей высшей бюрократической элиты, приверженец Алексея Михайловича и его взгляда на автократию (самодержавие), написал конспект первого письма Ивана в стиле несколько более простом, чем декоративный церковнославянский стиль этого письма. Несколько позже и в той же среде автор с другим взглядом на Романовых и на их абсолютизм составил тексты, которые известны как второе и третье послания Курбского и „История Ивана IV“ («История о великом князе московском». – Д. Л. ), которая была приписана Курбскому. Эти сочинения были также политическими аллегориями, которые откликались, под видом дискуссии о военных делах Ивана и его тирании, на современное (XVII век) положение русских отношений с Польшей и роль старой московской аристократии в возрастающей бюрократической монархии.

Эти выводы развернуты и обоснованы в последующих главах книги. Прежде всего рассматриваются древнейшие списки, классифицирующиеся по старшинству и содержанию; письма расположены в порядке их „литературного времени“, согласно их внутренним взаимоотношениям и сгруппированы по стилю языка.

Такой подход приводит к заключению, что сохранившиеся списки распадаются на три хорошо определимые хронологические группы, для каждой из которых характерны определенные черты языка, «конвой» и сочетание писем. Эти группы обнаруживают, более того, ясное соответствие с признаками литературной взаимозависимости индивидуальных писем.

Поскольку очевидно, что первое письмо Курбского составляет ключ ко всей переписке, глава 2-я посвящена исключительно происхождению этого текста. Детальный текстологический анализ этого письма открывает множество черт, позволяющих его точно атрибутировать. Эти свидетельства рассматриваются в контексте биографий писателей, чьи имена установлены с помощью исследования рукописей в гл. I. Эти сопоставления приводят к заключению, что, по всей вероятности, зерно письма Курбского было написано к Михаилу Федоровичу Семеном Ивановичем Шаховским.