Дмитрий Быков - Время изоляции, 1951–2000 гг.

В каком-то смысле роман «Приказано выжить» – это духовная автобиография самого Семёнова, который, будучи классическим шестидесятником, всю жизнь притворялся для этого режима своим и пытался работать на самую умную, как ему казалось, и наименее коррумпированную часть этого режима – на КГБ. Из этого ничего не вышло. Поняв, что жизнь его, в общем, зашла в тупик, Семёнов в 1990 году переживает тяжёлый нервный срыв и вследствие этого инсульт, а в 1993-м он умирает. Правда, ещё в августе 1991 года он был в сознании. Когда семья его спросила: «Что будет с путчем?», он сумел сказать: «Три дня». И не ошибся, действительно три дня был срок этого режима. А в сентябре 1993-го Семёнов умер совсем молодым человеком, чуть за шестьдесят. Как Штирлиц, который оказался без связи со своими. Понимаете, Штирлиц мог пережить крах нацистской Германии, но крах Центра он пережить не мог. И Семёнов почувствовал, что крах этого Центра случился.

В некотором смысле поколение читателей Штирлица, к которому принадлежу и я, сегодня тоже живёт в условиях разрушенного Центра. Безусловно, тот Запад, на который мы стремились и на который бывали заброшены, во многих отношениях обманул наши ожидания, но и родина уже давно не тот берег ласковый, которого мы ожидали. Поэтому Штирлиц как главный герой семидесятых годов естественным образом погиб, и погибла, прямо скажем, идея, его породившая. Но, оглядываясь сегодня на 1982 год, на «Приказано выжить», мы с радостью чувствуем, что на доске стояла сложная комбинация с неочевидными последствиями. Для Штирлица не всё было кончено, для него были варианты. И перечитывать сегодня эту умную, талантливую, остросюжетную массовую прозу довольно занятно.

Напоследок хочу сказать, что и сам я всю жизнь мечтал продолжить тему Штирлица, пока были живы Броневой и Табаков, я к ним обоим обращался с идеей сделать для них пьесу. И такая пьеса им очень понравилась, может, я ещё напишу её когда-то. Идея в том, что выживший Шелленберг – он не умер от рака печени – приезжает к Мюллеру, который скрывается в лесах Аргентины, для того, чтобы выяснить с ним единственный вопрос: Штирлиц наш или не наш? И тогда в результате их диалога – у меня уже есть финал этой пьесы – Шелленберг, встав и щёлкнув каблуками, говорит: «Всё-таки что ни говорите, Мюллер, а это были лучшие годы нашей жизни». Вот таким образом я как-то, если угодно, предсказал советскую ностальгию по всем этим делам. Так что, как знать, может быть, Штирлиц окажется бессмертным, ведь мы не знаем, как он умер. И в этом смысле самым актуальным остаётся последний анекдот: «Штирлиц завернул за угол, а там… Там… Там… Та-та-та-там… Там… Там…»

Токарева со своей первой книги 1961 года, с «Дня без вранья», не то чтобы проснулась знаменитой, но как-то, как она сама говорит, вскочила в последний вагон «оттепели». Её успели заметить. Она была в семидесятые годы более известна как сценарист, нежели как прозаик, потому что с её участием были сделаны три абсолютных хита: «Джентльмены удачи», их совместная работа с Данелией, наверно, самый известный и самый удачный её кинематографический опыт; «Мимино», который она тоже написала по его лекалам и по его сюжету; и «Шла собака по роялю» – один из главных хитов детского комедийного кинематографа, который тоже тогда пользовался на безрыбье страшной популярностью. Вообще по сценариям Токаревой снято огромное количество картин, порядка 30. Это очень хороший показатель. Половину из них она не видела, потому что они не выходили в прокат. Но при всём при этом сама Токарева очень чётко проводит разницу между киноработой и прозой. Она мне сама как-то объяснила, когда пыталась меня научить писать сценарии, что в сценарии всё развивается телескопически: каждое следующее положение, каждая следующая сцена должна механически точно вытекать из предыдущей. А в прозе это не так, в прозе текст кустится, ветвится, растёт как дерево, а не как удилище. И поэтому там чем больше иррациональности, тем лучше.

И вот удивительное дело. Всё, что я сейчас говорю, в некотором смысле – такое признание в любви к Токаревой, потому что она один из очень немногих живых героев нашего цикла, и не просто живых, а активно работающих. И каждый раз, как я её читаю, я сталкиваюсь с этой великолепной цветущей органикой её прозы. Она же, в общем, не стала писать хуже, что редкость. Она демонстрирует изумительно стабильный результат. Кстати, именно Токаревой принадлежит знаменитая фраза, которая стала анекдотом. С неё начинается рассказ «Зануда»: «Нудным человеком называется тот, который на вопрос: «Как твои дела?» – начинает рассказывать, как его дела».

Я помню, что первое ошеломление от прозы Токаревой в моей жизни было таким сильным, что я спёр эту книгу из пансионатской библиотеки, просто взял и спёр. А потом, читая эту книгу, я испытал такой прилив совести, что пошёл и незаметно её вернул, и это для Токаревой серьёзный, мне кажется, комплимент. Мне было лет двенадцать. Её книги были совершенно недоставаемы. Надо сказать, что году к 1983-му она обрела наконец статус крупного прозаика. Это произошло благодаря нескольким рассказам: благодаря повести «Ничего особенного», которая дала книге название, благодаря «Кошке на дороге», благодаря «Лошадям с крыльями» – в общем, всем вот этим замечательным сочинениям, которые выглядели очень непритязательно, а при этом содержали что-то очень важное. Это трудно сформулировать. Я, готовясь к этой лекции, всё думал, как бы сформулировать чудо токаревской прозы. Сама она, правда, применительно к Довлатову, сформулировала его так: «хорошая проза – как пар над супом, но умный читатель чувствует, как много всего в этом супе варится». Там варится действительно многое, но думаю, что пик её советской славы пришёлся на 1983 год не просто так. Сейчас объясню, в чём дело. Это женское время. Тогда совершенно точно об этом сказал другой нелитературный человек, замечательный артист Максим Суханов: «Пришло время гибких стратегий». В это время диссиденты, профессионалы, вообще борцы как-то исчезли. А женщины с их гибкостью, мягкостью, адаптивностью, умением настаивать на своём подспудно, а не внешне оказались неожиданно во главе угла. Это можно проследить по фильмам «Старые стены», «Москва слезам не верит», «Время желаний», «Так называемая личная жизнь». Ну и, разумеется, главные женщины этого времени – Марина Неёлова, Вера Алентова, Людмила Гурченко. Это время женщин, деловых, сильных, серьёзных – таких, как Токарева. Токарева ведь, собственно говоря, типичная self-made woman.Она писала очень много и с очень ранних лет, просто она начала печататься, когда ей было уже « во второй половине своих двадцатых » – она довольно поздно дебютировала.