Дмитрий Быков - Время изоляции, 1951–2000 гг.

Конечно, «Печальный детектив» – это книга никак не о еврейском вопросе и не о перестройке, это книга о русской душе. И вот в чём её удивительная особенность: тогда, в начале первой перестройки, Советский Союз ещё искал пути спасения, он не был ещё обречён, никто не считал его однозначно проигравшим, однозначно подлежавшим, скажем так, исторической утилизации – на доске стояли неочевидные варианты продолжения. В 1986 году Союз ещё не отпевали, не хоронили, никто не знал, что ему осталось пять лет, а пытались найти пути спасения. И Астафьев, со своим уникальным чутьём, был единственным человеком, предложившим образ нового героя – героя, который может как-нибудь удержать на себе эту расползающуюся страну. Этот герой – Леонид Сошнин, печальный детектив, милиционер, которому 42 года и который со второй группой инвалидности отправлен на пенсию. Он начинающий писатель, пытается печатать какие-то рассказики в тоненьких милицейских журналах в Москве, сейчас у него, может быть, выйдет книга на родине. Сам он живёт в Вейске. Однажды, спасая от пьяного водителя грузовика население родного города, он чуть не потерял ногу. Грузовик мчался, многих успел сбить, и Сошнин с трудом принял решение пристрелить этого пьяного водилу, но тот успел толкнуть милицейский грузовик, и герою чуть не ампутировали ногу. Когда же он кое-как возвращается в строй, его долго мучают дознаниями, выясняют, почему он стрелял, хотя стрелял его напарник, но следствию надо выяснить, оправданно ли было применение оружия. Он ещё какое-то время служит, но попадает в новую катастрофу. Местный алкоголик запер в избе старух и грозит поджечь сарай, если они ему не дадут десять рублей на опохмелку, а у них нет десяти рублей. И тогда Леонид врывается в эту деревню, бежит к сараю, но поскальзывается на навозе, и тогда алкаш успевает всадить в него вилы. Его чудом откачивают, но, конечно, после этого служить он не может и отправляется на пенсию со второй группой инвалидности. Ещё у него есть жена Лерка, с которой он познакомился, когда с неё за киоском снимали джинсы – он чудом успел её спасти. Есть дочь Ленка, которую он очень любит, но Лерка после очередной ссоры от него уходит, потому что денег в доме нет. Однажды ночью Леонида будит дикий ор девчонки с первого этажа – померла её бабка-старуха, и на поминках по этой бабке возвращаются Лерка с Ленкой. И в жалкой хибаре, в жалкой квартире Сошнина они засыпают, а он сидит над листом чистой бумаги. Вот этой довольно жалкой идиллией заканчивается роман.

От чего в этом романе постоянно гибнут люди? Не только от пьянства, не только от несчастных случаев, от небрежения собственной жизнью, не только от дикой взаимной злобы. Гибнут они от того, что повсюду всеобщее озверение, утрата смысла, они дошли до апогея – жить незачем. Незачем друг друга беречь, незачем работать, незачем что-либо делать. Я недавно посмотрел на одном кинофестивале большую подборку современных российских картин – всё это выглядит как прямая экранизация эпизодов из «Печального детектива». У нас был кратковременный период, когда вместо «чернухи» стали снимать истории про бандитов, потом мелодрамы, потом сериалы, а сейчас опять дикая волна «чернухи». Я не в претензии, потому что а что ещё показывать? И вот Астафьев впервые развернул перед читателем всю панораму перестроечных сюжетов: там спились, здесь выгнали с работы, здесь инвалиду нечем прирабатывать, там одинокая старуха. И страшная мысль, которую этот Леонид всё время думает: почему же мы друг другу настолько звери? Почему полностью отсутствует какая бы то ни было внутренняя солидарность? Почему нет ощущения, что живущий рядом с тобой человек – твой всё-таки соплеменник, сверстник, сродник, он брат твой, в конечном итоге? И, к сожалению, остаётся надеяться только на совесть таких людей, как этот Леонид, этот бывший оперативник. Откуда она у него там, не очень понятно. Он рос сиротой, отец не вернулся с войны, мать заболела и умерла. Воспитывает его тётя Липа, которую он называет тётей Линой. Потом её посадили по ложному обвинению, она недолго после этого прожила, когда освободилась. И в результате он достался другой тётке, а эту другую тётку, младшую сестру в семье, когда он уже был молодым оперативником, изнасиловали четверо пьяных подонков, он хотел их перестрелять, но ему не дали. И она, вот поразительный эпизод, когда их посадили, она плачет, что сломала жизнь четырём молодым парням. Это несколько юродивая доброта, как у солженицынской Матрёны, которую герой совершенно не может понять – он всё обзывает её старой дурой, когда она по ним плачет. Вот, может быть, на этом странном пересечении доброты, доходящей до юродства, и чувства долга, доходящего до фанатизма, которое сидит в герое, и удерживается русский характер.Но книга Астафьева о том, что этот характер погиб, что его убили. И книга эта воспринимается, как ни странно, не как надежда, а как реквием. И Астафьев, в одной из последних записей, в своём духовном завещании, говорил: « Я пришёл в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощание ». Вот это страшные слова, я позднего Астафьева видел, знал, говорил с ним, и это чувство отчаяния, которое в нём сидело, было нельзя ничем замаскировать. Кстати говоря, я его спросил тогда: «“Печальный детектив” производит впечатление всё-таки некоторого сгущения, некоторого преувеличения. Ужель такое было?» Он ответил: «Там нет ни единого эпизода, которого не было. Всё, в чём меня упрекают, всё, что говорят, я выдумал, всё это было на моих глазах». И действительно, это, наверное, было, потому что некоторых вещей не выдумаешь.

Астафьев напоследок, в последние свои годы, это очень редкий случай, достиг невероятной творческой высоты. Он написал всё, о чём мечтал, что хотел, он сказал всю правду и о времени, и о народе, среди которого жил.И, к сожалению, я боюсь, что поставленный им диагноз сегодня подтверждается, сегодня тот Леонид, на котором всё держится, тот печальный детектив, дважды раненный, едва не убитый и всеми брошенный, продолжает ещё удерживать на себе, на единственной, кстати, реальной вертикали, всю тяжесть русской жизни. Но насколько его хватит – я не знаю, кто придёт ему на смену – пока непонятно. Есть какая-то надежда на новое прекрасное поколение, но связывают ли они с Россией свою жизнь, сказать очень трудно.

О чём нельзя здесь не упомянуть, так это о невероятной пластике, невероятной изобразительной силе этого астафьевского романа. Когда его читаешь, то это зловоние, этот риск, этот ужас ощущаешь всей кожей. Там есть сцена, когда Сошнин приходит домой из издательства, где его только что чуть не бортанули, но сказали, что, может, будет у него книга, он идёт в отвратительном настроении есть свой холостяцкий обед, и тут на него нападают трое глумящихся пьяных подростков. Они именно глумятся, они говорят, что ты, невежливый, должен извиниться перед нами. И это выбешивает его, он вспоминает всё, чему его учили в милиции, и начинает их молотить, и одного отшвыривает так, что тот отлетает башкой об угол батареи. Он сам звонит в милицию и говорит, что там, похоже, у одного черепушка раскололась – злодея не ищите, это я. Но оказалось, что там ничего не раскололось, кончилось для него всё сравнительно благополучно, но описание этой драки, этих глумящихся типов ужасает. Потом Астафьев написал рассказ «Людочка» – про эту же глумящуюся пьяную сволочь, которой столько расплодилось. Я думаю, что и Распутин такой силы и ярости не достигал. Но эта книга вся просто сияет от белого каления, от внутренней дрожи, ярости, ненависти, которая в ней есть: вот человек, воспитанный добрыми людьми, людьми долга, и вдруг перед ним те, для кого вообще никаких нравственных правил нет, для кого есть только одно наслаждение – демонстративно хамить, глумиться, переступать всё время границу, отделяющую зверя от человека. Вот этот дикий цинизм и этот постоянный запах дерьма и рвоты, который преследует героя, это долго потом не отпускает читателя. Это написано с такой изобразительной силой, что поневоле задумаешься.