Марк Липовецкий - «Это просто буквы на бумаге…» Владимир Сорокин: после литературы

Ср., например: Roll S . Stripping Socialist Realism of its seamless dress: Vladimir Sorokin’s deconstruction of soviet utopia and the art of representation // Russian Literature. 1996. № XXXIX. P. 65–78.

Ср.: Смирнов И. П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М.: Новое литературное обозрение, 1994. С. 332–337.

Sorokin V . Ein Monat in Dachau / Dt. von Peter Urban. Zürich: Haffmans Verlag, 1992. В дальнейшем указания даются на русское издание: Сорокин В. Месяц в Дахау // Сорокин В. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 1. М.: Ad Marginem, 1998.

Adorno Th. W . Prismen: Kulturkritik und Gesellschaft. Berlin; Frankfurt/M.: Suhrkamp, 1955. S. 31.

Графическое расположение в форме треугольника resp. клина имеет ярко выраженную смысловую нагрузку, поскольку фигура как бы накладывается на дневниковые записи и постепенно заслоняет их текст.

Это наблюдение сделано в публикации: Brockhoff A . «Schießt meine körper dicke bertha in himmel groß deutschland». Versuch über Vladimir Sorokin // Schreibheft. 1992. November. № 40. S. 142.

Hamburger K . Die Logik der Dichtung. 4. Auflage. Stuttgart: Klett-Cotta, 1994. S. 47.

Ср.: Ibid. S. 248, 265.

Ibid. S. 261.

Разбор этой проблемы в философии, также опирающийся на вышеозначенное понимание фикциональных объектов, см. в работе: Haller R . Facta und Ficta: Studien zu ästhetischen Grundlagenfragen. Stuttgart: Reclam, 1986. S. 57–94.

Этой позицией, однако, не предполагается, что все тексты с не-референциальными субъектами имеют метаязыковую функцию. Наше прочтение «Месяца в Дахау» поддерживается и другими отличительными признаками этого текста.

В главке, названной «Skaz, skažem», Бригитта Обермайр указывает на дискурсивную ориентацию Дмитрия Пригова (и вообще концептуализма). См.: Obermayr B . Dichtung als Möglichkeit, sozusagen // Пригов Д. А. Собрание стихов. T. 2: 1975–1976. С. 154–401 / Wiener Slawistischer Almanach. Sbd. 43. Wien, 1997. S. 299–324. P. 311 ff.

Доминирование «чужой» речи над фактически отсутствующей «своей» речью Сорокина также уже многократно отмечалось, ср., например: Смирнов И. П . Оскорбляющая невинность (О прозе Владимира Сорокина и самопознании) // Место печати. 1995. № 7. С. 146.

То, что мы здесь вообще распознаем «чужую речь» и не приписываем высказываний из «путевого дневника» самому Сорокину, конечно, также обеспечивается дискурсивными процессами: дискурс – литературоведческий, публицистический – о русском концептуалисте Владимире Сорокине подводит нас как реципиентов к предположению, что Сорокин и в дневниковых записях говорит не «сам», но через заимствование придает двусмысленность чужим дискурсам.

«На вид ему 55, видать умница и добряк, иначе бы в подполковниках не засиделся» (с. 803).

Ср.: Lachmann R . Gedächtnis und Literatur: Intertextualität in der russischen Moderne. Frankfurt/M.: Suhrkamp, 1990. S. 39.

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 269.

Пьеса начинается репликой немецкого провинциального гувернера по фамилии Шааф во время игры в преферанс: «Ф червех»; при этом Тургенев на письме воспроизводит немецкий акцент. Для «Месяца в Дахау» – как еще будет показано – особенно важны такие феномены языкового контакта и языкового слияния.

Если рассматривать поиск интертекстуальных отсылок как спорт, то, естественно, русский литературный критик, подобный Петру Вайлю, имеет гарантированное преимущество перед австрийским молодым славистом; Вайлю принадлежат многие ценные указания на скрытые субтексты у Сорокина (см.: Вайль П . Консерватор Сорокин в конце века // Литературная газета. 1995. 1 февраля. С. 5).

Из-за того, что «Маргарита-Гретхен» из русского издания по-немецки передана Петером Урбаном как «Margarethe-Gretchen», исчезает отчетливость аллюзии на роман Булгакова «Мастер и Маргарита», который, как известно, отсылает (и не только через фигуру Маргариты) к «Фаусту» Гете. По крайней мере, благодаря этому возникает интертекстуальная отсылка к «Фуге смерти» Пауля Целана. «Мастер и Маргарита», также литературная рефлексия на тему возможности литературы в экстремальных политических условиях, распознается как субтекст в ряде пассажей «Месяца в Дахау».

Здесь стоит особо отметить точку зрения Анетты Брокхофф, с чьей содержательной рецензией на «Месяц в Дахау» мы во многом солидарны: «<���…> литература, садомазохистское начинание, где истязатель присваивает истязуемому свое имя и продолжает истязать; акт письма как агрессия и самоагрессия, благодаря форме дневника создающий себе двойника (радикальную фантазию субъекта) и одновременно показывающий свое истинное лицо, – в „Месяце в Дахау“ они доходят до своего предела, Сорокин достигает самой верхней ступени „окровавленной литературной лестницы“» ( Brockhoff A . Op. cit. S. 142).

Ср. интервью в венской городской газете Falter. 1996. № 48: «Как и любой классик, Чехов ужасен. Но я люблю Чехова».

Дискурсивно ориентированное письмо Сорокина может также рассматриваться как лабораторный препарат для концепций интертекстуальности в литературоведении. Теории, для которых в первую очередь релевантны эксплицитные «сигналы референций» ( Lachmann R . Op. cit. S. 60 f.) к чужим текстам, покажутся не особенно применимыми по отношению к отчуждающе чужой речи Сорокина. Разговор о литературном поле (литературных отсылках и аллюзиях) также не заслуживает здесь предпочтения в связи с вопросом об интертекстах. Преимущество бахтинской теории перед концепцией интертекстуальности состоит как раз в том, что в ней литературные жанры (которые Бахтин называет «вторичными жанрами») понимаются как специальный случай высказываний или речевых актов в целом («первичных жанров»), на что Юлия Кристева обратила недостаточно внимания в своей работе о Бахтине и слове в романе. Тексты Сорокина (а также бесчисленные стихотворения Дмитрия А. Пригова или Льва Рубинштейна) отсылают не только к литературным дискурсам, но ко всем возможным дискурсам русского языка, синхронно доступным языковому сознанию.

См.: Fairclough N . Critical Discourse Analysis: Theoritical Study of Language. London; New York: Longman, 1995. P. 96–102.

«Бахтин подчеркивает продуктивность и креативность дискурсивной практики и ее реализации в текстах, которые являются гетерогенными по своей форме и значению, гетерогенность оказывается производной от их интертекстуальности; тексты производятся из других произведенных текстов и потенциально разнообразных текстуальных типов (жанров, дискурсов и т. д.)» – Ibid. P. 2.

С нашей точки зрения, бросающееся в глаза смешение семантических и культурных оппозиций и знаков в «Месяце в Дахау» объясняется именно этим смешением дискурсов: при перемешивании своего и чужого ценности и оппозиции языковой или культурной системы размываются, как только они включаются субъектами речи в реальную языковую ситуацию.