Евгений Жаринов - От Шекспира до Агаты Кристи. Как читать и понимать классику

Подобно гуманистам других стран, французские гуманисты верили в силу человеческого разума и добрую волю людей.

Они стремились освободить науку, искусство и литературу от гнета теологии. Их привлекала классическая древность. Ощущение праздничной яркости и жизнелюбия, нередко бьющего через край, невольно возникает у нас, когда мы обращаемся к литературе французского Возрождения.

Французский Ренессанс отнюдь не был копией итальянского. У него был свой ярко выраженный национальный характер. Это проявлялось и в портретной живописи, долго сохранявшей навыки и приемы, присущие французским миниатюрам позднего средневековья, и в литературе, в которой продолжал жить свободолюбивый озорной дух фаблио, народных песен и сатир. Однако этот, порой, безудержный гедонизм сменяется необычайной трагической глубиной, граничащей с отчаянием, со всеразъедающим скепсисом и мраком. Применительно к французскому Ренессансу вновь вспоминается определение, данное когда-то герою рыцарского эпоса Роланду – «неистовый» (furieux). Французский Ренессанс словно весь живёт на пределе, с охотой прибегая к гротеску, к гигантизму во всех его проявлениях. Не случайно своеобразным манифестом французского Ренессанса явится книга Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», этот фантастический рассказ, нарушающий всякие представления о норме, главными героями которого будут два бесподобных великана, содрогающихся от приступов так называемого «жирного смеха» (rire gras). «Жирный смех» – это юмор на грани фола, юмор, который балансирует между пошлостью, развратом и глубоким философским диалектическим восприятием действительности. Не случайно М.М. Бахтин посвятит творчеству Франсуа Рабле одну из самых значительных своих книг и на основе этого исследования французского Ренессанса создаст свою теория карнавальной культуры, культуры, противопоставленной всякому официозу. Но в этой паре: карнавал-официоз – чувствуется влияние идей Ф. Ницше, его концепции дионисийского и аполлонического начал, когда мир являет собой лишь игру «космических сил». Вот эту «игру космических сил» мы и наблюдаем во всем французском Ренессансе. Abissus abissum invocat – бездна с бездной говорит. Этот принцип в дальнейшем унаследует и весь французский «неистовый» романтизм. И самый яркий представитель его, Виктор Гюго, воплотит данный принцип в своих грандиозных величественных образах ренессансного типа – это и горбун Квазимодо, и гигант, бросивший вызов самой безжалостной Судьбе, Жан Вальжан и многие другие. Но пред какой бездной, собственно говоря, остановился французский Ренессанс, где он её открыл для себя? Скорее всего, этой бездной, в которую опасно без особой нужды вглядываться, стало само человеческое я. На наш взгляд, именно французский Ренессанс открыл психологические закоулки личности-титана, закоулки, куда, по меткому выражению одного классика литературы XX века, даже Христос не заглядывал. Эта психологическая направленность именно французского Ренессанса станет его исключительной чертой. «Я знаю всё, но только не себя», – скажет поэт Франсуа Вийон. И это станет своеобразным девизом для всего этапа развития французской культуры. Вслед за Вийоном Мишель Монтень поразит нас тем, что мы в его «Опытах» окажемся такой непредсказуемой субстанцией, такой алхимической ртутью, таким воплощением вечно изменчивого, вечно подвижного духа Меркурия, что даже сам Фрейд и Юнг онемеют в своих попытках разобраться в глубинах нашего я. А великаны Рабле превратятся в целые континенты, в которых властвовать будет лишь один закон – закон непостоянства и принцип бесконечного становления. Именно французский Ренессанс утвердит в нашем сознании простую, вроде бы, мысль: человек непознаваем, человек – это великая тайна, перед которой немеет сам Бог. Звучит кощунственно. Но именно во французском Ренессансе Бог и человек являются участниками «игры космических сил» и стоят на равных позициях. Поэтому Агриппа д’Обинье запросто может сделать предположение, что конфликт между протестантами и католиками уже давно переместился на небеса и началось восстание ангелов. Дела земные и дела небесные не просто связаны между собой, а мало чем отличаются друг от друга.

Несмотря на славу и значимость для мировой поэзии произведений Вийона, о его жизни известно немного, а подробности биографии разнятся от источника к источнику. Судьба Франсуа

Вийона тесно связана с Парижем, в окрестностях которого поэт родился. По разным сведениям это произошло в апреле 1431 или 1432 года.

Настоящая фамилия Франсуа – де Лож или де Монкорбье. Мать мальчика родилась в провинции Берри, а об отце ничего не известно, кроме того, что тот рано умер, и женщина осталась вдовой с маленьким ребенком на руках.

Спас от нищеты осиротевшую семью родственник или друг семейства Гийом де Вийон, капеллан, настоятель церкви святого Бенедикта. По словам Франсуа, священник стал для него больше чем отцом, взяв на себя заботы о воспитании ребенка. Паренек получил не только кров над головой, но и любовь, опеку и образование, которое по тем временам могли себе позволить лишь состоятельные люди.

Капеллан приютил Франсуа, кормил его, одевал, обучал различным наукам, включая арифметику, грамматику, латынь, а также дал воспитаннику свою фамилию. Взамен мальчик прислуживал в церкви и пел в церковном хоре. В 12 лет Франсуа Вийон стал посещать школу при факультете словесных наук Парижской Сорбонны. В 1449 году юный студент получил степень бакалавра, а еще через три года – степень лиценциата и магистра искусств.

С таким образованием Вийон не имел доступа к высшим должностям и соответствующему классу парижского общества, и мог служить только клерком или преподавателем. По меркам средневековых университетов достойный уровень знаний получали лишь к тридцати годам, отучившись на юридическом факультете и получив степень доктора канонического права. Еще в годы учебы в Сорбонне Франсуа был вхож в дом парижского чиновника высшего ранга Робера д’Эстутвиля. Там нередко собирались поэты, и Вийон участвовал в поэтических баталиях к удовольствию хозяев. В их честь Вийон сочинил брачную песнь под названием «Баллада Прево-младожену», в которой акростихом вписал имя супруги Эстутвиля. Франсуа Вийон прославился в Париже и Франции не только как поэт, но еще и как заядлый гуляка, разбойник, пройдоха и драчун. Еще до выпуска из Сорбонны он участвовал в выходке школяров, которую впоследствии описал в не дошедшем до наших дней сатирическом романе в стихах. Поэт упоминает о нем в «Большом завещании», написанном в 1461 году. Озорные студенты умудрились стащить каменную тумбу, стоявшую возле дома почтенной парижанки. Дама подала в суд, обвинив школяров в краже, и установила новый камень. Разозленные молодые люди стащили и вторую тумбу, и вскоре оба камня красовались на территории Сорбонны. Виновных в проделке арестовали и хотели предать суду, но на выручку пришли университетские юристы, и в итоге студенты победили. Озорники были оправданы, зато судейским чинам пришлось несладко.