Коллектив авторов - Моя вселенная – Москва». Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Актуальность нашей лингвистической работы обусловлена обращением к важным теоретическим проблемам метаязыковой субстанциональности художественного текста, в частности, к проблеме выражения модальности.

Предназначенность категории модальности состоит в обеспечении единства и целостности текста как системы. Эта категория играет исключительно важную роль в организации текста, выступая как логико-композиционный компонент высказывания. Авторский замысел воплощается при помощи модальных оценок, анализ которых способствует наиболее глубокому пониманию авторского видения реальности.

Субъективно-оценочная модальность с наибольшей очевидностью проявляется в тех произведениях, где просвечивается личность автора: «коэффициент модальности меняется в зависимости от целого ряда причин – индивидуальной манеры автора, объекта описания, прагматической установки, соотношения содержательно-фактуальной и содержательно-концептуальной информации. Этот коэффициент тем выше, чем отчётливее проявляется личность автора в его произведениях» [Гальперин, 1981, с. 118]. В художественном тексте происходит языковое воплощение личности писателя. Очень редко позиция автора выражается в открытой форме лирических отступлений, связывающих предшествующий фрагмент текста с последующим. Чаще позиция автора скрыта, проявляется в тех или иных формах, приёмах, в том числе и в организации структуры произведения.

В данном исследовании нами будет рассмотрена авторская модальность прозы Ю. Полякова на примере повести «Парижская любовь Кости Гуманкова» и романа «Грибной царь».

Авторская модальность в современной лингвистике признаётся организующей категорией художественного повествования, категорией, в которой воплощается личность автора. В формировании концепции художественного текста участвует авторская оценочная позиция, которая выражается с помощью разнообразных средств. Наиболее значительными средствами выражения авторской модальности, на наш взгляд, являются несобственно-прямая речь, а также ироническая художественная деталь, которые и будут описаны в данном исследовании.

Несобственно-прямая речь вплетается в авторское повествование, одновременно позволяя звучать в нём голосу персонажа, происходит «размывание» границ между речевыми структурами. В следующем примере конструкция с несобственно-прямой речью играет роль эмоционального усилителя авторского описания, когда главный герой Свирельников экспрессивно выражает своё чувство досады и сожаления: Отомстили сестрички! Но почему-то не проходимцу Вовико, отбывшему к месту новой дислокации в Манино, а неповинному Свирельникову. Какое счастье, что обнаружилось это почти сразу и он ещё не успел помириться с Тоней! («Грибной царь», с. 14).

В художественных текстах частотны предложения с несоб-ственно-прямой речью в виде вопросительных предложений. Характерно, что вопросительная семантика в данных случаях устраняется эмоционально-оценочными компонентами содержания и возникает риторический вопрос с нулевой степенью вопросительности: Про деда забыли. Навсегда. А как жить? («Грибной царь», с. 18).

В прозе Ю. Полякова предложения с несобственно-прямой речью в виде вставных конструкций передают внутренний мир персонажа, косвенно оценивают его поступки, поведение, речевую манеру. В примере нами выявлены семантические оттенки, присущие вставным конструкциям, которые помогают почувствовать авторское присутствие: чувства персонажа и автора – сожаление, негодование, возмущение: Бога не помнили, со свечками по храмам не стояли, а жили-то праведнее! (Вот о чём надо спросить Трубу!) («Грибной царь», с. 186).

Значительное место в современной художественной прозе занимают цитатные и аллюзивные включения в форме вставной конструкции в пределах несобственно-прямой речи. В следующем примере цитатные и аллюзивные отсылки выражают мысли не только главного героя романа «Грибной царь» Михаила Свирельникова, но и демонстрируют культурные ценности эпохи социализма, которые являются важными и для автора романа: Ну разве мог он десять, даже пять лет назад согласиться на то, что сделано этой ночью?! Никогда! А Тоня? Тоня?! Окуджавкнутая («Возьмёмся за руки, друзья!») Тоня! «Климтоманка» («Ах, Юдифь! Ах, Саломея!..») («Грибной царь», с. 281). Помимо вставных конструкций внутренняя речь героя в вышеуказанном отрывке постоянно прерывается эмоционально-окрашенными конструкциями, о чём свидетельствует богато представленная лексика: вводная конструкция (между прочим), окказионализм (окуджавкнутая), оценочные слова (климтоманка), номинативы, употреблённые с разной степенью экспрессивности (А Тоня? Тоня?! Тоня!), сниженная лексика (снюхавшись, слизавшись, тварь, дерьмо), лексемы с намеренной несочетаемостью слов (истошно пристойная и укоризненно деликатная).

Одним из средств выражения авторской модальности в прозе Ю. Полякова является ироническая художественная деталь в портретных характеристиках героев и в авторских характеристиках, участвующих в создании образов персонажей.

В повести «Парижская любовь Кости Гуманкова» описываются события в доперестроечный период жизни нашей страны. Основная сюжетная линия повести – любовная. Однако эта повесть описывает не только любовные коллизии главного героя, но и то, как эта любовь «съехала в торговые ряды бесконечных турзакупок и страстей вокруг них, раскрывает психологию граждан, несущих уже в себе знание о распаде советской системы и коммерциализации общества» [Большакова, 2005, с. 224].

Ирония в произведении начинает звучать с самой первой страницы, в первой же фразе намеренно сниженного повествования. «Наш пивной бар называется “Рыгалето”» («Парижская любовь Кости Гуманкова», с. 3). Приводится простонародносмеховое название пивнушки, появившееся у её посетителей в ответ на литературное «павильон». Возникло такое слово в противовес официальным советским названиям, когда «многое в нашей повседневной жизни намеренно приукрашивалось, вселяя почти что алкоголическое чувство сопричастности к выставочно-павильонному воздвижению пирамиды светлого будущего» [Бондаренко, 2005, с. 279], по этому поводу герой в форме риторической иронии замечает: «Это мы умеем: вонючую пивнушку назвать павильоном, душную утробу автобуса – салоном, сарай с ободранным киноэкраном – Дворцом культуры» («Парижская любовь Кости Гуманкова», с. 3).

Иронической оценке автора подвергается всё в повести – от событий, происходящих с незадачливым Костей Гуманковым, описания образов действующих в повести лиц – до воспоминаний детства главного героя.

Наиболее ярко передаётся авторская ирония посредством портретной художественной детали. Так, внешний вид персонажа Пековского, к которому Гуманков испытывает давнишнюю неприязнь, представлен как достаточно гармоничный: И вот Леонид Васильевич Пековский, одетый в серый твидовый пиджак, вишнёвый пуловер и нежно-фисташковую рубашку, постукивая по красной скатерти зажигалкой и скашивая глаза на свои швейцарские часы, с иронической полуулыбкой вещал нам о трудовой дисциплине как основе социалистического производства («Парижская любовь Кости Гуманкова», с. 7). Однако следующая фраза, когда Пековский «притронулся к губам носовым платком, совершенно случайно совпадавшим по тону с галстуком» («Парижская любовь Кости Гуманкова», с. 3), пронизанная иронией автора, стремительно снижает образ персонажа, раскрывает его жизненные устремления.