Владимир Алпатов - Языкознание: От Аристотеля до компьютерной лингвистики

Развивая эти идеи, видный отечественный языковед Михаил Викторович Панов (1920–2001) писал об «антиномии говорящего и слушающего», приводя примеры противоречий между их потребностями: «В интересах говорящего упростить высказывание мысли, в интересах слушающего упростить процесс восприятия высказывания. Эти два устремления часто оказываются конфликтными. Например, аллегровое [2]произношение удобно для говорящего, но для слушателя оно приемлемо лишь в некоторых условиях речевого общения: когда нет сильных звуковых помех, например, шума многолюдного собрания. В интересах говорящего пользоваться всем привычным для него словарем, независимо от его общеупотребительности; слушатель "не принимает" некоторых слишком индивидуальных словоупотреблений. Следовательно, интересы слушателя ограничивают интересы говорящего; развитие языка противоречиво, так как идет то в пользу слушателя, то в пользу говорящего; победа одной из конфликтующих сторон впоследствии вызывает компенсацию для другой стороны (например, если достигнута большая степень редукции флексий и тем самым удовлетворены интересы говорящего, то грамматикализуется место слова в предложении, чтобы возместить убытки слушателя)». В последнем примере имеется в виду историческое развитие многих языков, в том числе английского или французского: когда-то там, как и в русском или латинском языках, было много окончаний (флексий) с грамматическим значением, потом они большей частью отпали, но это компенсировалось установление строгого порядка слов.

С этим связано еще одно явление, на которое также обратил внимание Панов. Говорящий, стремясь выразить тот или иной смысл, обычно не задумывается о том, насколько его речь соответствует норме, и нередко от нее отклоняется. Но его собеседник четко ощущает всё то, что для него непривычно. Поэтому говорящий склонен к новациям, которые могут затем закрепиться в языке, а слушающий склонен к консерватизму, поэтому закрепляется не всё.

Потребности говорящего и слушающего нередко противоречат друг другу. Однако эти противоречия, как и многие другие противоречия, объективно существующие в языке, способствуют развитию языка.

Сильно огрубляя и схематизируя круг проблем лингвистики, их можно свести к трем главным вопросам: «Как устроен язык?», «Как функционирует язык?» и «Как развивается язык?».

Из этих вопросов первый, поднятый еще Панини и александрийцами, изучен лучше всего, хотя, разумеется, многое еще остается неясным. Существуют развитые научные теории, предложенные в структурной и генеративной лингвистике, детально разработаны и методы работы с языковым материалом. Много занималась лингвистика и третьим вопросом, здесь, однако, имеется значительный разрыв между прекрасно разработанными методами (сравнительно-историческим и филологическим) и весьма скудной и уязвимой для критики теорией языковых изменений. Вопрос же о функционировании языка, не раз ставившийся в науке начиная от Гумбольдта, и сейчас изучен крайне слабо, хотя за последние 20–30 лет его исследование активизировалось. Накоплен немалый фактический материал, но и теория, и методы пока лишь начинают разрабатываться, и имеются лишь более или менее правдоподобные гипотезы и догадки.

Как уже говорилось, лингвистические традиции, ставя перед собой те или иные практические задачи, неизбежно обращались к изучению устройства, структуры языка. По сути, наука о языке с самого начала была структурной, пусть этот структурный анализ был еще несовершенным и многого не охватывал. Метод работы с языковым материалом мог быть тщательно разработанным и изощренным, как у Панини. В Европе он также стихийно шлифовался, хотя и не дошел до такого уровня, как в Индии или даже у арабов. Начиная со схоластов XIII–XIV вв., предпринимались и попытки построения тех или иных теорий устройства языка; одну из самых интересных можно видеть в «Грамматике Пор-Рояля». Однако с начала XVIII в. вплоть до начала ХХ в. методы работы с языковым материалом, кроме методов, подчиненных историческим задачам, совершенствовались мало, а лингвистические теории почти не создавались (Гумбольдт — редкое исключение), хотя накопление фактов, конечно, шло. В это время наука обратилась к изучению ранее игнорировавшегося вопроса: «Как развивается язык?» Долго казалось, что именно он — главный или даже единственный объект изучения языкознания. Лишь в конце XIX в. и начале ХХ в. вопрос об устройстве языка вновь начал ставиться всерьез; здесь надо выделить двух замечательных русско-польских ученых — Николая Вячеславовича Крушевского (1851–1887) и Ивана Александровича Бодуэна де Куртенэ (1845–1929), а также датского ученого Отто Есперсена (1863–1943). После Соссюра вопрос языкового устройства надолго стал центральным. И сейчас он остается на первом месте, хотя многие лингвисты и у нас, и за рубежом стараются выйти за его пределы.

Несмотря на критику самой идеи языка как системы правил (Гумбольдт, Волошинов и Бахтин и др.), важность такого подхода к языку, по-видимому, неоспорима. Нельзя лишь считать этот подход единственно возможным и исчерпывающим. Эту важность подтверждает и многовековая история лингвистических традиций, и роль лингвистики для решения практических проблем (это не только обучение языкам, но и составление письменностей на научной базе, и методы дешифровки, и диалог человека с машиной и др.; обо всем этом далее пойдет речь). Ее подтверждают и исследования того, что происходит «на самом деле» в человеческом мозгу, о чем специально будет говориться в разделах 18 и 19.

Подтверждается и одно свойство, издавна присущее европейской традиции, но обычно отвергавшееся в ХХ в. Считалось, что надо разграничивать собственно слова и их преобразования, «отпадения» (отсюда термин «падеж» — калька латинского casus). Именительный падеж первоначально не считался падежом, он считался просто именем, а остальные падежи рассматривались как преобразования имени. И это (опять-таки, разумеется, бессознательно) отражало тот факт, что в мозгу, как правило, хранятся не все формы слова, а лишь некоторые исходные. На уровне же операций со словами наряду с синтаксическими правилами сочетания слов есть и морфологические правила преобразования исходных форм слов в другие формы. Современная лингвистика обычно трактует слово (словоформу) кошками как сочетание корня кошк- и окончания –ами , но исследование речевых расстройств (афазий) показывает, что психологически адекватнее долго казавшаяся наивной точка зрения древних греков и римлян, согласно которой кошками — модификация исходного слова кошка . Кстати, независимо от Европы такое же описание для глаголов придумали и в Японии.