Владимир Алпатов - Языкознание: От Аристотеля до компьютерной лингвистики

Однако бывает и так, что для своих и чужих используются разные языки. Вот слова интеллигентного мегрела (но не лингвиста!) о мегрельском языке на западе Грузии: «С филологической точки зрения, это отдельный язык, но с социологической точки зрения, это диалект грузинского языка». С такими словами трудно согласиться лингвисту: эти языки, хотя и родственны, но отличаются друг от друга не меньше, чем, скажем, английский язык от немецкого. Но функционально их различие похоже на различие литературного языка и диалекта: мегрелы говорят между собой на своем этническом языке, оставшемся бесписьменным, при этом читают, пишут и говорят с «чужими» (с собственно грузинами) по-грузински. Нередка такая ситуация и в России, где немалая часть населения в семье и с соседями говорит, например, на татарском, чувашском или бурятском языке, но читать и писать умеет лишь по-русски, на этом же языке эти люди говорят и с представителями иных национальностей (не только с русскими). В отличие от мегрельского языка на этих языках существуют письменность и литература, но не всегда они используются, и часто их носители не знают орфографии этих языков.

Литературный, или стандартный, язык отличается от всех других языковых образований (диалектов, жаргонов, просторечия и пр.) рядом особенностей. Во-первых, он медленнее изменяется, о чем говорилось выше. Во-вторых, обычно он обладает развитой системой функциональных стилей. Разные языки, однако, различаются набором этих стилей. Например, русский или английский обладают всеми стилями, но многие малые языки России в советское время развили поэтический и публицистический стили, но не деловой или научный, поскольку не употреблялись и не употребляются в соответствующих сферах. Даже наиболее крупные языки СССР (кроме русского) до 1991 г. имели неполный набор стилей, что выявилось после провозглашения независимости в ряде новых государств: немедленно перевести с русского на этнические языки, например, армию или преподавание в технических вузах оказалось невозможно по языковым причинам.

В-третьих, в литературном языке иначе строится норма. Распространенное мнение о том, что лишь литературные языки обладают нормой, неверно. Наоборот, диалекты и другие нелитературные языковые образования могут, как указывал французский лингвист Жозеф Вандриес (1875–1960), иметь даже более строгую норму, нарушение которой «карается» насмешками и передразниванием, тогда как литературная норма нередко допускает варианты. Выше приводился пример того, как свекровь учила невестку норме. Но диалектная норма действует стихийно. В литературном же языке она фиксируется в грамматиках, словарях и справочниках, ей обучают в школе через сознательное запоминание правил.

В-четвертых, различие литературного языка и других языковых образований значимо с точки зрения и языкового содержания, и самой когнитивной (символической) функции языка. Развитие науки, философии, техники невозможно без использования литературных языков. Как писал выдающийся итальянский мыслитель (лингвист по образованию) Антонио Грамши (1891–1937), человеку, владеющему лишь диалектом, доступно только «обыденное сознание», на диалекте нельзя выразить сложные идеи.

Если «свой» литературный язык обладает престижем среди его носителей и его распространение обычно не вызывает неприятия и противодействия, то гораздо больше социальных конфликтов порождает распространение «чужих» языков. Само разграничение языка и диалекта относится не столько к лингвистике, сколько к социолингвистике (хотя для бесписьменных языков оно обычно проводится извне по чисто лингвистическим основаниям). Так называемые китайские или арабские диалекты с лингвистической точки зрения — разные языки, их носители не понимают друг друга, но они традиционно считаются диалектами, поскольку так считают сами их носители и для каждого из этих языков имеется единая наддиалектная литературная норма. В Китае она до недавнего времени была лишь письменной, и носители разных диалектов могли общаться только с помощью иероглифов, однако в последние десятилетия в КНР принимаются активные меры для внедрения и устной нормы на пекинской основе. А сербохорватский язык, считавшийся единым языком еще 30 лет назад, теперь распался на три или даже четыре языка: сербский, хорватский и боснийский (язык боснийских мусульман), к которым позже добавился и черногорский. Лингвистические различия между ними остаются незначительными, но возобладало представление о том, что исповедующие разные религии сербы, хорваты и боснийские мусульмане — разные этносы, не имеющие между собой ничего общего. Борьба за права диалекта внутри государства (что в случае успеха означает превращение его в язык) также может быть, хотя встречается и не очень часто. В США существует особый афроамериканский вариант английского языка, которым некоторыми активистами предлагается заменить стандартный английский язык в своем этническом сообществе; однако эта программа разделяется далеко не всеми афроамериканцами.

Двуязычие в узком смысле (владение языками разных этносов) широко распространено в современном мире, однако оценивается по-разному. Есть даже точка зрения, согласно которой одноязычие связывается с жизненным успехом, а двуязычие — с бедностью и низкой культурой. Она распространена в США, где действительно для многих наилучшая стратегия жизни — употребление английского языка во всех ситуациях, а двуязычие свойственно либо иммигрантам в первом поколении, либо бедным национальным меньшинствам. Но совершенно иная ситуация в Индии или африканских странах, где национальная элита двуязычна, владея своим этническим языком и английским (в Индии), английским, французским или португальским (в Африке), тогда как бедные слои населения таких языков не знают.

Двуязычие (многоязычие) распространено в мире не меньше, чем одноязычие. Оно может формироваться по-разному, на что обращал внимание еще Щерба в 1940-е гг. Может быть чистое двуязычие, когда оба языка усваиваются естественным путем через общение с одноязычными носителями (Щерба вспоминал, как в России до революции детям из богатых семей с самого раннего детства нанимали гувернеров-иностранцев). Но в более частых в наше время случаях, когда второй язык усваивается в школе или вузе, получается смешанное двуязычие, при котором второй язык усваивается через первый, который даже при очень хорошем знании второго языка остается точкой отсчета.

Однако двуязычие (многоязычие) имеет и социальные аспекты. Оно может быть добровольным (так обычно бывает при изучении иностранного языка, который можно и не знать без особого ущерба для социального статуса) и вынужденным. Например, в США знание английского языка, а в России знание русского языка вынужденно для тех, для кого этот язык — не родной. Есть, конечно, там и там люди, не знающие эти языки, но они занимают крайне низкое социальное положение. Вынужденное двуязычие создает разного рода проблемы, в том числе индивидуальные: не все люди обладают равными способностями для изучения чужих языков. Но прежде всего это проблемы социальные. Часто возникает неравенство: одна часть населения государства (русскоязычные у нас, англоязычные в США) может свободно пользоваться материнским языком, ограничиваясь одноязычием (или добровольным многоязычием), другая вынуждена пользоваться двумя языками и ограничена в употреблении языка своего этноса, который в лучшем случае устойчив в роли «языка для своих», но часто начинает вытесняться господствующим языком. Это неудобство для национального меньшинства может компенсироваться престижностью господствующего языка. Но оно порождает языковые конфликты, которые сыграли (разумеется, в совокупности с другими факторами) не последнюю роль в распаде Австро-Венгрии и СССР.