Владимир Алпатов - Языкознание: От Аристотеля до компьютерной лингвистики

И обнаружено, что если человек овладевал языком, ориентируясь только на систему правил (а так у нас обычно учат язык в школах и вузах), то оказывается задействованным лишь левое полушарие, тогда как при обучении прямым методом, через общение с носителями языка (аналогично тому, как происходит овладение материнским языком) действуют оба полушария. Именно поэтому, как уже говорилось, второй язык при сознательном обучении неизбежно смешивается с первым языком. И поэтому операции, производимые левым полушарием, можно освоить и при школьном методе; можно, например, научиться говорить без акцента, не ошибаться в грамматике. Однако семантика оказывается обедненной. Может быть, поэтому так мало крупных писателей, использовавших неродной язык (речь не идет о тех из них, кто, как Набоков, с самого раннего детства оказывался в атмосфере нескольких языков).

И, как уже говорилось в связи с разными системами письма, не следует считать, что противоположность функций двух полушарий абсолютна. Как указывает Черниговская, далеко идущие противопоставления вроде «правополушарная культура — искусство и Восток», «левополушарная культура — наука и Запад» упрощают реальную ситуацию. Она также указывает, что, с одной стороны, нельзя говорить о распределении всех функций по всему мозгу, но, с другой стороны, «в нейролингвистических исследованиях… сама идея локализации функций становится все менее популярной». Эта идея сменяется представлением о том, что «нейроны из разных областей коры могут быть одновременно объединены в общий функциональный блок».

Нейролингвистика находится на очень ранней стадии развития, многое еще предстоит сделать. Но уже ясно, что она представляет собой важнейшую область науки о языке, без знания результатов которой мы не можем иметь полного представления ни о строении, ни о функционировании языка.

Представляется, что часто многие аспекты устройства языка не могут быть объяснены без обращения к его функционированию, в том числе без обращения к механизмам мозга. Это уже не раз говорилось выше, но теперь можно рассмотреть эту проблему с учетом представленного в предыдущем разделе материала.

Один из таких аспектов — проблема слова. Как известно, слово всегда рассматривалось в лингвистике как центральная единица языка. Соссюр говорил: «Слово, несмотря на все трудности, связанные с определением этого понятия, есть единица, неотступно представляющаяся нашему уму как нечто центральное в механизме языка». Эта идея до начала ХХ в. принималась без доказательств, потом стали предприниматься попытки ее доказать и точно определить, что такое слово, но они оказались безуспешными.

Трудности в определении слова ни сто лет назад, ни сейчас так и не преодолены. В 1973 г. крупный исследователь русского языка (впоследствии академик) Дмитрий Николаевич Шмелев (1926–1993) писал: «Уже предложено бесчисленное количество определений слова, которые существенно отличаются друг от друга и редко использовались кем-нибудь, кроме (и то не всегда) самих их авторов…. Сама возможность появления приемлемой для большинства лингвистов дефиниции слова представляется, по крайней мере, сейчас, довольно сомнительной». Современный шведский лингвист Эстен Даль пишет: «Несмотря на выдающуюся роль понятия слова в нашем повседневном осмыслении языка, наше понимание природы слов все еще ограничено».

В разных определениях слова могут учитываться самые разные и неоднородные признаки, которые достаточно часто, но не всегда встречаются у слов. Разные лингвисты могли понимать слово как последовательность, имеющую единое ударение, как минимум предложения, как единицу с неотделимыми друг от друга частями, как особую семантическую единицу и еще каким-либо способом. Выяснилось, что слова разных классов могут не вполне совпадать по своим свойствам, и дать такое определение слова, которое бы полностью выделяло те и только те единицы, которые мы привыкли отделять пробелами, не представляется возможным.

Кроме того, базовые единицы других лингвистических традиций, как уже отмечалось в разделе 1, по своим лингвистическим характеристикам могут отличаться от того, что мы называем словом. В китайской традиции они соответствуют корням, а в японской традиции знаменательные единицы чаще всего сходны с тем, что мы называем основной слова, тогда как в число служебных базовых единиц попадает и большинство грамматических аффиксов.

Представляется, что продвинуться в изучении проблемы слова можно, если обратиться к механизмам человеческого мозга. Ряд примеров приводился в предыдущем разделе. Все эти исследования, в том числе исследования афазий и детской речи, подтверждают центральную роль слова в порождении и восприятии речи. Такой вывод на основе анализа афазий сделал еще Лурия: «Основным динамическим единством нормальных артикуляторных процессов является слово».

Черниговская и ее сотрудники пишут: «Можно говорить о "слоях", составляющих язык: это лексикон — сложно и по разным принципам организованные списки лексем, словоформ и т.д.; вычислительные процедуры , обеспечивающие грамматику (морфологию, синтаксис, семантику и фонологию), механизмы членения речевого континуума, поступающие извне, и прагматика».

Таким образом, нормой является хранение в памяти некоторых средних по протяженности единиц: они больше морфемы (или равны ей), но меньше предложения (или равны ему). Слова как норма хранятся в мозгу человека и в большинстве случаев в процессе речи берутся в готовом виде. Это не исключает, с одной стороны, хранения устойчивых словосочетаний вроде начальник радиостанции (что показывает их сохранение и у больных с «телеграфным стилем»), с другой стороны, конструирования новых сложных слов из составных частей; они могут в дальнейшем закрепиться в системе языка и войти в лексикон, но могут и остаться разовым использованием.

Строго лингвистическое определение слова, которое полностью бы совпадало с традицией, по-видимому, невозможно: традиция не строго последовательна. Но из этого не вытекает отказ от понятия слова, которое скорее надо понимать как психолингвистическое.

Выше уже говорилось о том, что наука о языке по-разному относилась к содружеству с психологией. Концепции языка второй половины XIX в. и начала ХХ в. были во многом психологическими; пример — подход к фонеме как «психологическому отпечатку звука» у Бодуэна де Куртенэ. Потом структурная лингвистика, стремившаяся к точности и проверяемости результатов, отказалась от слишком нестрогого психологического подхода. И тем не менее, говоря о слове, часто, пусть в неявном виде обращались к психологии. Например, Панов писал: разнообразные определения «улавливают отдельные, обычно не самые существенные признаки слова», тогда как «у всех у нас есть уже сложившееся практически представление о слове, и все наши теории приходится сверять с этим общепринятым и устойчивым представлением». Но «устойчивое представление» — это именно элемент психики.