Владимир Алпатов - Япония: язык и общество

До буржуазной революции 1867–1868 гг. все формы существования японского языка, за исключением бунго, были территориально ограничены. Это определялось тем, что на большей части территории страны, особенно в сельской местности, просто не было необходимости в междиалектном общении. Прикрепление крестьян к земле, запрещение передвижения для значительной части населения в Японии XVII–XIX вв. способствовали консервации диалектной раздробленности. Лишь три языковых образования в Японии того времени (не считая бунго) выходили за рамки обычного диалектного использования.

Во-первых, это столичный, киотоский диалект. Он считался наиболее престижным, что отмечали и первые европейцы, побывавшие в Японии в XVI–XVII вв. (см. [Сыромятников, 1965, с. 4]); он был известен и за пределами Киото, а в конце XVI — начале XVII в. предпринимались попытки создания на нем литературных произведений (см. [Сыромятников, 1965, с. 16–34]). Однако выдвижение Эдо как экономического и политического центра Японии прервало складывание литературного языка на киотоской основе.

Во-вторых, это диалект Сюри (окинавский), использовавшийся как средство междиалектного общения на о-вах Рюкю. В период независимости этих островов (1429–1609), а затем их полунезависимого существования (1609–1872) на основе диалекта Сюри сложился определенный языковой стандарт; появились и литературные тексты, написанные по-окинавски. Однако формирование этого стандарта было прервано в конце XIX в. в результате общегосударственной языковой политики, направленной на единство литературного языка во всей Японии. [3] В западноевропейской и отечественной литературе конца XIX — первой половины XX в., начиная с работ Б. X. Чемберлена, употреблялось название «рюкюский язык», иногда существующее и в настоящее время. Сейчас в Японии говорят только о рюкюских диалектах, что с социалингвистической точки зрения оправдано, поскольку о-ва Рюкю, как и вся остальная территория Японии, обслуживаются литературным японским языком.

В-третьих, это так называемый эдоский (токийский) диалект. Это традиционное название нельзя признать точным. С одной стороны, данное языковое образование использовалось не во всем Эдо (с 1868 г. — Токио), а лишь в его западной, нагорной части (Яманотэ), более зажиточной и престижной по социальному составу; говор восточной, приморской, части города (Ситамати) имел значительные особенности, не исчезнувшие до конца даже в наши дни (к этому вопросу мы еще вернемся); говор Ситамати был ближе к окружавшим Эдо сельским диалектам Восточной Японии. С другой стороны, так называемый эдоский диалект был скорее наддиалектным образованием, включавшим в себя элементы разного происхождения. С XVII в. Эдо стал ведущим политическим и экономическим центром страны, в котором постоянно сталкивались выходцы из различных районов Японии. В течение двух веков сложилось эдоское наддиалектное образование, где на восточнояпонскую диалектную основу наложились элементы других диалектов, носители которых попадали в Эдо, особенно диалекта Киото и диалектов по дороге из Киото в Эдо, в частности диалекта провинции Микава (см. [Harada, 1966, с. 80]). Фонетика и акцентуация эдоского наддиалектного образования были чисто восточнояпонскими, но грамматика и лексика приобрели немало элементов иного происхождения, отсутствовавших в говоре Ситамати. Как указывает лингвист Танака Акио, эдоское наддиалектное образование было первоначально употребительным в самурайской среде; основная линия развития была следующей:

• язык эдоских самураев;

• язык зажиточных горожан верхней части Токио;

• язык верхней части Токио;

• стандартный японский язык (использован материал доклада Танака Акио в Токийском муниципальном университете 8 декабря 1984 г.)

Хотя до революции 1867–1868 гг. эдоское наддиалектное образование не употреблялось на письме, оно считалось престижным и благодаря переездам самурайского и отчасти торгового населения было известно и за пределами Эдо (Токио), ставшего с 1868 г. столицей страны.

Изменившиеся в связи со становлением капитализма социальные условия — формирование единого рынка, рост миграций населения и расширение контактов между людьми, развитие культуры, науки и техники — требовали создания языка, на котором могло бы общаться все население Японии. По вопросу о том, как строить этот язык, первоначально существовали разные мнения. Влиятельный политический деятель того времени Мори Аринори даже предлагал отказаться от японского языка как неадекватного новым задачам и перейти на английский (см. [Miller, 1977, с. 41–43]). Были и сторонники сохранения бунго, который во второй половине XIX в. даже расширил свое функционирование: после выхода из активного употребления японизированного китайского на бунго была переведена официальная документация, в созданной в эти годы системе школьного обучения бунго занимал большое место.

Однако единственным реальным выходом из положения было формирование литературного языка на разговорной основе. Особая роль токиоского наддиалектного Образования привела к тому, что с самого начала новый литературный язык складывался на его базе. При этом происходило пополнение языка и за счет других источников. Продолжалось, особенно на первых порах, воздействие других диалектов, в частности диалектов провинций Сацума, Нагато, Тоса, носители которых играли заметную роль в буржуазной революции (см. [Harada, 1966, с. 80–83]). Но более важным было влияние бунго. Отвоевывая у бунго один функциональный стиль за другим, новый литературный язык, получивший наименование «ко́го» [4] Этот термин означает «разговорный язык», также представляя собой кальку с голландского. Широкоупотребительный до войны, сейчас он встречается редко, поскольку противопоставление «кого — бунго» перестало быть актуальным. Литературный язык в противоположность диалектам и другим некодифицированным формам языка называется «хёдзюнго» («стандартный язык») или (в последнее время чаще) «кёцуго» («общие язык»). , включал в себя лексику, характерную для данного стиля; значительная часть культурной лексики и терминологии, употребительной до сих пор, первоначально была принадлежностью бунго. Заметны заимствования из бунго и в грамматике. Показатель долженствования — бэки, показатель местного падежа нитэ, показатель исходного падежа ёри еще в средние века исчезли из разговорного языка, но сохранились в бунго, откуда перешли в новый литературный язык, существуя в нем и сейчас. Как писал Н. И. Конрад, «из соприкосновения с гибким и выразительным… языком новый… язык вышел обогащенным, и притом не чуждыми ему элементами, а элементами, ему близкими» [Конрад, 1937, с. 10]. Наконец, большое количество слов, обозначавших новые понятия (включая заимствования), появлялось уже в самом кого без посредства бунго или диалектов.