Владимир Алпатов - Япония: язык и общество

Пока ничего не изменяется и на практике. Наоборот, число иероглифов в принятом минимуме (имеющем лишь рекомендательный характер) имеет тенденцию к расширению. Существовавший в 1946–1981 гг. список из 1850 иероглифов «тоё-кандзи» был в 1981 г. заменен новым списком «дзёё-кандзи», где в основной перечень вошли 1945 иероглифов. В дополнительный перечень иероглифов, рекомендуемых для использования лишь в собственных именах, первоначально было включено 166 знаков, однако 1 апреля 1990 г. он был дополнен еще 118 иероглифами. Таким образом, общий список «дзёё-кандзи» состоит теперь из 2229 знаков. Показательно, что информация о расширении иероглифического минимума публикуется в том же номере журнала «Нихонго», где напечатаны упомянутые выше статьи с предложением перейти на латинский алфавит [59] Нихонго 1990 № 3 С 76-77 .

Анализ добавленных знаков, впрочем, показывает, что реально они никогда и не выходили из употребления. Например, в названиях вроде Арасияма (местность в пригороде Киото), Каябатё (квартал и станция метро в Токио) их компоненты араси, кая всегда писались иероглифами, допущенными в минимум лишь в 1990 г. Количество же реально используемых иероглифов и сейчас не исчерпывается минимумом, который лишь приспосабливается к языковой реальности: в редакции газеты «Асахи-симбун» используется около 5 тыс. иероглифов, т. е. более чем вдвое больше минимума.

Идеи об изменении японской письменности в связи с интернационализацией только начинают появляться, и их нельзя назвать массовыми. Но уже само их появление, вряд ли возможное в недавнем прошлом, заставляет задуматься. О том же, насколько они реальны, судить пока рано.

В последние годы много написано о «языковом геноциде» и вымирании языков малых народов в СССР. Однако достаточно хорошо известно, что такая проблема вовсе не составляет специфику нашей страны и существует при самых различных социальных системах.

В индустриальном обществе независимо от языковой политики языки малых народов, находящихся на доиндустриальных стадиях развития, объективно оказываются в неблагоприятном положении. Любое индустриальное развитие связано с усилением контактов между людьми, развитием социальных связей, ростом миграций. А как совершенно справедливо отмечает А. Е. Кибрик, «чем больше контактов с другими этносами, особенно на другом языке, тем это хуже для жизнедеятельности данного этнического языка… Этносы, сохраняющие в значительной степени традиционную форму существования (уклад семьи, трудовая деятельность, жилище и т. п.), имеют больше шансов сохранить язык; при социальной адаптации к современным формам существования сохранение языка затруднено» [Кибрик, 1992, с. 69–70].

Языковая и, шире, национальная политика может влиять на этот процесс в ту или иную сторону. При этом, однако, в большинстве случаев политика индустриального государства (независимо от степени его демократичности) направлена на способствование общению граждан государства между собой. Наилучший путь для этого — распространение единого для государства языка (в очень редких случаях — двух-трех языков). При переходе к индустриальному обществу возникает единая система школьного образования. Важнейший компонент такого образования — обучение государственному языку, единому для всех. Потребность взаимопонимания оказывается главной, а удовлетворение другой важной потребности человека — говорить во всех ситуациях на родном языке — так или иначе оказывается затруднено.

Могут быть дополнительные факторы, ускоряющие исчезновение языков малых народов (насильственные переселения, воспитание детей в интернатах) или, наоборот, их замедляющие (развитие школьного обучения на этих языках), однако общее развитие идет в одном направлении, хотя и с разной скоростью. Единственной попыткой радикально изменить ситуацию и положить в основу языковой политики максимальное удовлетворение потребности говорить на родном языке было «языковое строительство» в СССР в первые два десятилетия после Октябрьской революции. Эта попытка, основанная во многом на утопических предпосылках, не могла быть успешной, особенно как раз в отношении малых народов; подробнее см. [Алпатов 1993].

В связи с вышеуказанным рассмотрим ситуацию в Японии. Как известно, эта страна принадлежит к числу наиболее мононациональных в мире, и национально-языковые проблемы здесь находятся на периферии общественного внимания. В стране существует лишь одно исконное национальное меньшинство: айны (другое, более многочисленное меньшинство — корейцы, переселившиеся в Японию уже в XX в.). Это один из самых загадочных народов в мире: до сих пор не выяснены ни этногенез айнов, ни родственные связи айнского языка. Антропологически айны резко отличаются от окружающих монголоидных народов и более всего похожи на австралийцев.

Айны — древнейшее исторически засвидетельствованное население Японских островов. Еще до новой эры они населяли значительную их часть (по мнению некоторых авторов, даже всю территорию Японии). С I тысячелетия н. э. территория расселения айнов стала сокращаться в связи с распространением японцев на северо-восток. В период Эдо (1603–1867) айнов уже почти не осталось на самом большом японском острове Хонсю. В основном они были оттеснены на более северный остров Хоккайдо, жили они также и в южной части острова Сахалин — примерно до 50° с. ш., на Курильских островах и до XVIII в. на южной оконечности Камчатки. Об истории айнов в эпоху Эдо и в последующее время см. [Арутюнов, Щебеньков, 1992, с. 72–94]; данная книга, как и многие другие работы историков и этнографов, почти полностью игнорирует лингвистический аспект проблемы.

В эпоху Эдо основная часть Хоккайдо, Сахалин и Курильские острова еще не имели постоянного японского населения. Японцами был заселен лишь крайний юг Хоккайдо (княжество Мацумаэ), единственная территория регулярных контактов японцев с айнами. На остальной части острова существовали лишь отдельные японские укрепленные пункты. Не было там и каких-либо иных народов. Айны продолжали жить традиционным укладом, занимаясь охотой, рыболовством и собирательством; лишь небольшая их часть перенимала у японцев навыки земледелия. Языковые контакты были минимальными, а в некоторые периоды айнам даже запрещалось говорить по-японски. Японцы, обладавшие более развитой культурой и мощным государством, издавна относились к своим соседям с презрением. Даже в более позднее время, в начале XX в., один из посетивших Японию путешественников писал: «По мнению японцев, айны произошли от собаки и женщины» [Де-Воллан, 1903, с. 207]. Но пока большая часть Хоккайдо не была освоена, они мало вмешивались в жизнь большинства айнов. В этих условиях айнский язык был вполне стабилен. Он распадался на большое количество диалектов и говоров, особенно отличались друг от друга хоккайдоские и сахалинские; о диалектном членении айнского языка см. [Айнуго-хо: гэн-дзитэн, 1964; Shibatani, 1990, с. 7—10]. Имелась также наддиалектная форма языка, употреблявшаяся в эпосе. Письменности не было.