Юрий Щеглов - Ex ungue leonem. Детские рассказы Л. Толстого и поэтика выразительности

пассивная позиция занимается в непосредственном взаимодействии с глубинными силами, сопряжена со смелым решением и риском.

С этим связано характерное различие между (6а) и (6б).

Оригинальность ситуации (6б) – в ее неожиданности с точки зрения привычных представлений и литературных канонов изображения действующего героя (решительность выражается в пассивности); в то же время в рамках ПМ Толстого, в частности в свете принципа (4в), стратегия пассивного подчинения (6б) кажется наиболее близко лежащим и естественным вариантом поведения.

Напротив, осмысление (6а) требует бóльших усилий в рамках толстовской идеологии (доверие к провидению выражается в рискованных поступках), но является более легким и естественным с привычной точки зрения. Заметим, что сама противоположность между толстовским и «нормальным» мироощущением вытекает из формулы (5).

В (6) речь шла о правильных способах поведения. Остановимся теперь на одном характерном для ПМ Толстого типе неправильного поведения:

(7) бесперспективны попытки рассудочного противодействия событиям и управления ими с помощью поверхностных, паллиативных средств, неадекватными силами и по условным, заранее данным правилам.

Формула (7) – своего рода противовес к (6а), поскольку в ней представлен неправильный вариант того же действия – сопротивления жизни и природе. Будучи тождественными по этому параметру, (6а) и (7) контрастируют по целому ряду компонентов формулы (4): поскольку в (7) противодействию придан почти весь набор неправильностей. Таким образом, (7) оттеняет (6) по КОНТРАСТУ, усиленному, в свою очередь, тождеством (КОНТРтожд).

Можно представить себе и неправильную альтернативу к (6б) – некую дурную пассивность (ср. ниже, в п. II.3.2 и V.8, о блоке ‘ Неадекватная Деятельность’ и о ТР Уклонение).

Даже беглый взгляд на образы, сюжеты и авторские высказывания Толстого убеждает, что темы (2) – (7) занимают важное место в его ПМ. Проиллюстрируем их, имея в виду, что чистые примеры подобрать трудно – ведь это абстракции, представленные в реальных текстах не изолированно, а в сложном переплетении друг с другом.

Начнем с (2а). Многие сюжеты Толстого являют собой опровержение гладкого и логичного хода событий и демонстрируют его непредвиденность.

В линии исторических персонажей ВМ красноречив эпизод с Наполеоном (III, 3, XIХ), который ожидает, что сдача Москвы произойдет по заранее известному сценарию (депутация с ключами и т. д.); вместо этого ему достается город, оставленный жителями и охваченный пожаром.

В судьбе частных лиц примером (2а) могут служить отношения Наташи и князя Андрея, которые идут не по намеченному матримониальному плану, а развиваются зигзагообразно, благодаря неожиданному вмешательству сил судьбы (история с Анатолем, встреча при отходе из Москвы).

Гладко течет лишь жизнь тех персонажей, которые воплощают неподлинное, неживое начало и полностью отключены от источников мировой силы; такова семья Бергов, благополучие которой, раз и навсегда рассчитанное, не в состоянии поколебать даже драма 1812 года.

Переломы в судьбе народа и отдельных лиц часто вызываются и сопровождаются извержением могучих жизненных сил, перед которыми отступает все неподлинное (2б).

Примеры: в масштабе всей эпопеи – переход к народной войне, в рамках отдельного эпизода – пожар Москвы, стихийность и неотвратимость которого специально подчеркивается.

Тема (3) ‘утверждение истинных и отбрасывание ложных ценностей’ воплощена, в частности,

в характерном для Толстого типе сюжета (путь познания); в делении персонажей на носителей искусственного (Наполеон, отец и сын Болконские, Каренин, герои «Плодов просвещения» и т. п.) и естественного начал (Наташа и почти все остальные Ростовы, Каратаев и другие представители народной почвы); в многочисленных резонерских пассажах.

Разумеется, сказанное – лишь огрубленная схема. Во-первых, толстовские персонажи несводимы к одной черте и обладают указанными свойствами в разных комбинациях, для них характерна эволюция от одного полюса к другому (таков, например, путь познания у князя Андрея). Во-вторых, сами ценности, как естественные, так и искусственные, представлены широкой гаммой вариаций, определяемых социальными, историческими и возрастными характеристиками.

Так, существенно различны искусственные ценности князя Андрея (честолюбие, служение общественному благу), Каренина (бюрократические фикции) и мужика Пахома из рассказа «Много ли человеку земли нужно» (богатство).

Из типичных для Толстого ценностей нам в дальнейшем часто придется иметь дело с (8) – (10).

(8) истинны и ценны – сама жизнь и ее наиболее элементарные, минимальные проявления: здоровье, труд, отдых, насыщение, общение, любовь.

Хрестоматийная формулировка этих ценностей содержится в

размышлениях Пьера, пережившего тяготы плена, об «удовлетворении потребностей как совершенном счастии» ( ВМ , IV, 2, ХII); и

сюжете КП , акцентирующем простые, первобытные, натуральные отношения и чувства, лишенные болезненности или утонченности; все действие КП построено на «элементарной борьбе за жизнь» ( Эйхенбаум 1974 : 73) 6.

Одним из выразительных заострений мотива (3) является тезис:

(9) истинное счастье – в бедности и опрощении. Ср.

• исповедующего эту ценность Каратаева ( ВМ );

• примеры сознательного отказа от богатства ради души («Отец Сергий», «Посмертные записки старца Федора Кузьмича»);

• детский рассказ «Царь и рубашка» (у единственного счастливого человека нет рубашки) и притчу о богаче и портном (портной отказывается от богатства, чтобы иметь возможность петь песни).

Что касается ценностей, отвергаемых Толстым, то, в частности,

(10) ложными ценностями являются символические объекты: слово, а также искусство, этикет, всевозможные ритуалы.

Многоликая галерея толстовских краснобаев хорошо известна. Противопоставление ‘велеречивость фальши / немногословие естественности’ проникает в минимальные клеточки ПМ Толстого, такие как

басня «Камыш и маслина»: «Маслина посмеялась над камышом за то, что он от всякого ветра гнется. Камыш молчал», причем носителем положительного идеала оказывается именно камыш.

Саркастическое обнажение условной (и потому ложной) природы искусства и ритуала представлено, например, такими сходными эпизодами, как

• опера глазами Наташи Ростовой ( ВМ , II, 5, IX) и

• богослужение глазами Катюши Масловой («Воскресение», 1, XXXIX).

Перейдем к иллюстрированию многочленной формулы (4). Проповедь (4а) ‘интуитивного, а не рассудочного способа познания’ пронизывает произведения Толстого. Так: