Array Коллектив авторов - Soft power, мягкая сила, мягкая власть. Междисциплинарный анализ

Для применения «мягкой силы» крайне важна инфраструктура символьной политикигосударства. Это часть культурной политики и политики идентичности, в которой символы «мягкой власти» занимают особенное место. Ф. Бродель, рассматривая основные задачи государства, наряду с монополизацией потенциала насилия и контролем над экономической жизнью выделяет также участие в духовной жизни, необходимость «извлечь дополнительную силу из могущественных религиозных ценностей, делая между ними выбор или же уступая им» [144].

От того, как относятся люди, партии, движения к символам национальных интересов, мы можем говорить о консолидирующем потенциале «мягкой силы» в политической культуре. Если этого нет, то мы имеем дело с некой совокупностью разнообразных партикулярных субкультур, в которой космополитические и частные (групповые, корпоративные, партийные, индивидуальные) знаки и символы подавляют символы национальных интересов. У многих еще остаются перед глазами наглядные картины развала СССР и Федеративной Югославии, «полураспада» Российской Федерации в 1990-е годы. О. А. Кармадонов проследил дискурсно-символическое обесценение символов труда по мере партикуляризации значительных сегментов общественной жизни в СССР второй половины 1980-х годов, когда не удалось подготовить постепенное изменение политической культуры. Ослабление символов прежних консолидирующих ценностей не сопровождалось дискурсно-символическим воспроизводством других символов и ценностей в качестве консолидирующей основы. А это означало подрыв основ государственного строя, приведший к развалу политической системы, а затем и экономики [145].

Разнообразие потребностей и интересов у людей – вполне нормальный процесс, совершающийся, как правило, по мере удовлетворения базовых потребностей (А. Маслоу). В таком процессе постепенно на передний план выдвигаются социально-функциональные и политические потребности: относительная свобода принятия решений, идентификация с определенными кругами, стремление говорить то, что считаешь нужным, включаться в работу общественных объединений, интересоваться политикой, участвовать в ней и т. д. Все это многообразие потребностей и действий ограничивается только наличием свободного времени, материальными возможностями каждого, здоровьем, силой воли, способностью организовать время и пространство (формирование качественного времени и пространства) [146]. И здесь вопрос уже касается не только режима и стиля использования свободы, соотношения политической культуры общества и субкультур отдельных групп, но и возможностей применения «мягкой силы».

Символьная политика объединяет идеи, ценности в идеологии и мировоззрении, выступающих как «платформа» для легитимации национальных интересов. Она также способствует связи знаков и символов разных уровней в политической культуре, выстраивая их иерархию, восходящую в конечном счете к концепции национальной памяти, истории, что формирует основу применения «мягкой силы». Артикуляция такой концепции помогает выстраивать иерархию знаков в консолидирующих символьных комплексах для дистанцирования или сближения национальных и универсальных (космополитических) символов. И здесь роль «мягкой силы» очень велика [147].

Политическая культура общества как неинституциональное символьное образование не исключает партикулярных символов, идентичностей, кодирующих частные интересы. Но, так или иначе, она имплицитно предполагает включение символов «мягкой силы» в символьную политику и направленность их на консолидацию общества, их интегрирующую роль, помогающую легитимации национальных интересов.

Тем самым «мягкая сила» способствует: а) формированию общих принципов и норм; б) конструированию национальной или национально-государственной идентичности, артикулирующей в ментальности определенные культурные и политические символы; в) гласному и целенаправленному дискурсу «общественного договора», социальных компромиссов на основе сочетания общественных и партикулярных (индивидуальных, корпоративных, этнических, региональных) интересов; г) конструированию и закреплению в политической жизни символов национальных интересов, артикуляции их приоритета, выделения в них сегментов, способных соединять определенные составляющие партикулярных интересов, объединяя, таким образом, места, регионы, народы, социальные группы, этносы в нацию или империю.

Можно, следуя за немецким политологом А. Дернером, сказать и о том, что символы в зрелой политической культуре противостоят отвлечению, симуляции, псевдо– и эрзац-политике, а политико-символический акт является незаменимым способом политического управления [148]. В этом плане политическая культура опирается на «мягкую силу» как знаково-символьную подсистему в политической системе общества, которая активно влияет на политическую жизнь и способствует «обратной связи». Так подключаются к политической культуре знаково-символьные подсистемы (государственный язык, искусство (особенно музыка и кинематограф, наука, спорт, мораль, религия, геральдика, СМИ и т. д.).

«Мягкая сила» влияет на воспроизводство знаков и символов, интерпретацию универсальных, национальных и локальных знаков (символов), что стимулирует ожидания солидарности, повышающие престиж государства и значение консолидации, международную и внутриполитическую идентификационную состоятельность государства. В периоды последовательного отторжения прежних символьных комплексов политическая культура должна, сохраняя часть прежних политических символов, конструировать и новые символы. С помощью «мягкой силы» политическая культура выстраивает «мостики» преемственности, исторической памяти.

В 2000-е годы в государственной политике России произошло изменение подходов к преемственности символов. В 1996 г. на выборах Президента России политическая технология президентской кампании Б. Н. Ельцина строилась на том, что все символы советского прошлого и ностальгия по нему выступали как негативный знак, стигма социального поражения и стремления к реваншу. Страх перед этим реваншем стимулировал голосование за Б. Н. Ельцина в 1996 г. А в 2000-е годы государственная политика способствовала возвращению в политическую жизнь символов советского прошлого с изменением знака «минус» на «плюс». Эти символы перестали быть неким компенсаторным прибежищем только той части общества, которая не встроилась в социальную и экономическую реальность 1990-х годов [149]. Наоборот, в них стали усматривать даже ресурс «мягкой силы».

Исследователей привлекает проблема солидарности (консолидации). Каким образом знаки, гетерогенные и партикулярные, означающие статусы отдельных людей и групп с их достижительной направленностью (личный «успех», «карьера», обладание вещами), ситуационным или инструментально обусловленным игнорированием совместных действий (в общих интересах), совмещаются с солидаризирующими знаками и символами общих интересов? Вплоть до того, что люди идентифицируются с национальными (государственными) интересами. Почему и как знаки, став символами, в том числе политическими, включаются в символьные комплексы национальных интересов, соединяются с национальной идеей, встраиваются в определенную иерархию (символьную «пирамиду»), воспринимаемую позитивно большинством данной нации (народа)?