Андрей Михайлов - Французский «рыцарский роман»

Миниатюра из рукописи «Романа о Ланселоте» (XV в.)

Более того, от мотивов самоотреченного поклонения даме (как у Кретьена в «Рыцаре телеги») автор прозаической версии (особенно ее третьей части) приходит к иной, более глубокой и сложной концепции взаимоотношений любящих. Романист подробно описывает тревогу королевы, до которой дошла печальная весть о гибели ее рыцаря; ее мучают ночные кошмары, она теряет сознание, мечется, не находя себе места, и т. д. (см. V, 63—72). Вспомним, как в стихотворном романе, например в «Энее», описывалось зарождение любви, этой сладостной болезни в духе Овидия. И хотя там герои неподдельно страдали, их муки изображались поэтами не без тени иронии. Теперь переживания протагонистов стали острее и серьезнее. И понятен, и совсем не комичен жест королевы, целующей прядь волос Ланселота (живого Ланселота!), что привез ей Лионель:

...si les commenche a baisier et a faire aussi grant joie com se cho fussonl li chevel a un cors saint.

(v. 77)

Куртуазные представления перевернулись: теперь дама поклоняется рыцарю и как святую реликвию хранит прядь его волос. В свою очередь, и переживания Ланселота глубоки и тонки. И здесь мы не найдем иронии, подобно той, с какой Кретьен де Труа описывал любовные безумства своего героя в «Рыцаре телеги». Здесь особенно знаменателей и красноречив один эпизод третьей части. В поисках своего сотоварища Эктора Ланселот вынужден оказать помощь одной девице, попросившей его об этом. Она заманивает его в уединенный замок, принадлежащий фее Моргатте, сестре Артура. Та стремится удержать рыцаря у себя и опаивает его волшебным зельем. В полузабытье горой проводит у нее немало времени — от сентября до Рождества. Придя в себя, он грустит в неволе. Однажды он видит сквозь зарешеченное окно, как в соседнем зале художник расписывает стены, изображая на них историю Энея. Ланселот решает написать на стенах своей комнаты свою собственную историю, и занимается этим вплоть до Пасхи (V, 214—218). Эта сцена напоминает аналогичный эпизод из «Романа о Тристане»; но здесь сила воздействия искусства подчеркнута сильнее: Тристан не наблюдал за работой художника, быть может, даже не сам создал изображение Изольды; здесь история Эттея, нарисованная на стене, потрясает героя и заставляет его взяться за кисти и краски. Заточение Ланселота длится еще две зимы и одно лето. Однажды в мае он смотрит из окна на пробуждающуюся природу, распускающаяся роза заставляет его вспомнить королеву:

Un diemence matin fu Lancelot leves si tost comme il oi les oisellons canter. Et lors vint a une fenestre de fer et s’assist pour veoir la verdour et tant demora illuec que li solaus fu espandis parmi le jarding. Et lors regarda Lancelot el rosier, et у vit une rose novelement espanie qui estoit bien cent tans plus bele que toutes les autres. Lors li souvint de sa dame la royne qu’il vit plus bele au tornoiement que toutes les autres dames, quant il fu devant Camaalot. «Et pour chou, fait il, que lou ne la puis avoir, convient il que jou aie ceste rose qui de li me fait remembrance». Lors giete la main parmi la fenestre et la tent pour prendre la rose; mais en nule maniere n’i pot avenir, quar trop ert loing de lui, et retraist ses mains a lui. Puis regarde les fers de la fenestre, si les voit fors a mervelles.

(V, 222—223)

И лицезрение этой прекрасной розы, напомнившей ему его прекрасную возлюбленную, с которой он был столь долго разлучен, придало Ланселоту сил, и он раздвигает прутья решетки, защищавшей окно, и вырывается на свободу. Столь острого восприятия красоты природы и ее переосмысления в личном плане мы почти не найдем в куртуазном романе (быть может, за исключением известной сцены с кровью на снегу из «Персеваля» Кретьена, но там, строго говоря, речь шла немного о другом).

Но в романе воплощены не только всевозможные оттопки любовного чувства. Не меньшее место занимают мотивы героического побратимства и дружбы рыцарей; тема эта решается во многом в интимном плане: здесь мы не найдем возвышенной патетики жест (например, в духе описания отношений Роланда и Оливье). Сделана в романе попытка дать индивидуализированные характеры героев, и эта задача решена в книге для своего времени достаточно тонко. Ведь их много, этих рыцарей; на первом плане, помимо Ланселота, постоянно находятся Галеот из Сорелуа, ближайший друг протагониста, кузен Ланселота Лионель, а также сводный брат героя Эктор, прозванный Белым Рыцарем, отважный Бодемагюс, благородный и целомудренный Боор и т. д. Их взаимоотношения сложны и многоплановы; им случается враждовать, случается выходить один против другого на турнирах, схватываться в жестоком поединке, вызванном либо внезапно возникшим соперничеством, либо данным обетом, либо просто недоразумением. Но доминируют отношения дружбы, взаимовыручки и доверия, прекрасные в своем скупом лиризме. Распадение артуровского рыцарского братства на два враждующих клана — Говена и Ланселота — в этом романе лишь предугадывается.

Полезно вспомнить, сколь своеобразными, неповторимыми чертами характера наделял Кретьен де Труа своих героинь. В прозаическом романе мы не найдем этой тонкости в изображении женских характеров. Они стали более традиционны, клишированны, шаблонны. Это не исключает известной лиричности в их обрисовке. Но возлюбленные рыцарей оказались явно бледнее их кавалеров.

Доминирует в романе не лирическое, пусть и окрашенное оттенком грусти, начало. По ходу повествования драматизм ситуаций все нарастает, все больше персонажей (пусть второстепенных и тем самым этически нейтральных) гибнет, все больше появляется описаний всяких беззаконий, насилий убийств. Но этот напряженный драматизм обнаруживает себя не только в сценах поединков, все более опасных и кровавых, и не в загадочных приключениях, все более рискованных и необъяснимых, а и в осмыслении человеком своего назначения в жизни, того оглядывания вокруг и заглядывания в самого себя, которым предаются многие герои романа. Для этого у них теперь новые конфиденты: не близкие друзья или верные оруженосцы, а святые отшельники, учители жизни и толкователи ее смысла. И еще нарастает в книге тревожное предощущение трагического конца, который предуказан артуровскому королевству. О роковом предательстве Мордрета здесь еще не рассказано, но оно уже предчувствуется, хотя и этот рыцарь выступает в романе как полноправный член артуровского братства. Отсюда тот налет печальной меланхолии, в которой пребывают герои повествования, не только, скажем, Ланселот во время бесконечных скитаний или в томительном плену у феи Морганы, но и, например, королева Элайна, мать Ланселота, укрывшаяся от тягот повседневной жизни за надежными стенами монастыря. Иная тональность в следующем романе. Его место во всей «эпопее» было несомненно определено «архитектором». Но, пожалуй, не его идеологическая наполненность. Здесь перед нами все те же поединки и приключения (правда, рыцарями в данном случае руководят уже новые чувства — прежде всего религиозная одухотворенность), но за ними стоит вполне определенный подтекст. Книга полна иносказаний. В ней доминирует пессимистический взгляд на жизнь, в которой идет постоянная борьба между добром и злом, между божественным началом и Сатаной. Поэтому все эти поиски Грааля, все эти поединки и испытания, не утрачивая своего первоначального, непосредственного, так сказать поверхностного, смысла, обладают и иным содержанием — это рассказ о пути человека к Богу. Показательно, что в романе сцен исповеди и покаяния ничуть не меньше, чем сцен посвящения в рыцари или описаний турниров. К тому же рыцарские (точнее, куртуазные) идеалы здесь не увязываются с идеалами благочестия, а противопоставляются им.