Литературный текст: проблемы и методы исследования. 8. Мотив вина в литературе (Сборник научных трудов)

«Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке, на верную гибель… над нами повисла косматая грудь коренника и готовы опуститься тяжелые копыта».

Так «пьяный красный карлик» вел поэтов от упоения Пьяной Вечностью через сострадание к вечному пьянству народному, к гибельному восторгу народного мятежа и революционного похмелью. «Красная» революция оказалась вполне демагогичной. В феерической комедии Маяковского «Клоп» Олег Баян (поэт!) расписывает Присыпкину предстоящую красную (пролетарскую) свадьбу:

«…весь стол в красной ветчине и бутылки с красными головками».

Под красными головками, понятно, все та же водка.

В заключение приведем те слова Герцена, которые цитирует И. А. Бунин в «Окаянных днях»:

«Нами человечество протрезвляется, мы его похмелье… Мы канонизировали человечество… канонизировали революции… Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующие поколения…»

«Нет, — пишет Бунин, — отрезвление еще далеко». [190]

— Лига подумала обо всем. Специальная таблетка перенесла сексуальное влечение на погоню за карьерой, — отвечал Ее Величество (это не грамматическая ошибка!) на вопрос «что случилось с сексуальным влечением?» Это пересказ одной из сцен, завершающих действие незабываемой в нашей части Европы (а в Польше — несомненно культовой) кинокомедии «Сексмиссия», известной в России под заглавием «Новые амазонки». Упомянутые «специальные таблетки» принимали все граждане (вернее — гражданки) женского подземного мира будущего, главной идеологией которого стала ненависть к самцам своего же биологического вида. Поставленная Юлиушем Махульским по его авторскому сценарию смелая (и — явно политическая) комедия — это не только один из неоспоримых шедевров польского кинематографа, но и (по мнению автора настоящей статьи) одна из лучших в мире (и, пожалуй, самых оптимистических) кинематографических антиутопий. [191]

Как управлять толпой? — этот вопрос решался тысячами вождей, политиков и маньяков, известных истории всего человечества, был также описан несколькими областями науки — риторикой начиная, психологией кончая. Но как же управлять членами толпы, разошедшимися по домам? Как производить контроль над каждой единичной личностью? Из опыта мировых тоталитаризмов явствует, что ответ равнозначен перечню трех понятий. Это — постоянная слежка, идеологическая обработка и сублимация.

Два первых элемента вполне понятны. Третий же касается, конечно, не химии, а психологии и означает направление энергии сексуального влечения в другую сторону, например — в область творчества. О постоянном месте сублимации в культуре писал Зигмунд Фрейд. Одним из самых важных общественных воспитательных задач корифей психоанализа назвал «укрощение сексуального влечения, если оно вспыхивает как стремление к размножению, ограничение его, подчинение его индивидуальной воле, если она тождественна с общественным наказом». По экономическим причинам (в связи с отсутствием достаточного количества питательных средств) каждое общество вынуждено создавать и соблюдать бытовые нормы, позволяющие ограничивать число его членов и «направлять их сексуальную энергию к труду». [192]

Среди всех инстинктов инстинкт сохранения вида самый мощный; с точки зрения тоталитаризма он, во-первых, слишком сильно детерминирует человеческое поведение, а во-вторых — слишком сильно детерминирует культуру (превратившей все, что связано с половым началом, в самую интимную сферу человеческого сознания), чтобы его потенциал оставался вне контроля тоталитарного аппарата. Не зря творческая интуиция антиутопистов подсказывала им, что именно половая сфера является той, с которой может начаться цепная реакция разложения тоталитарного мира. Неслучайно герои Федорова («Вечер в 2217 году»), Замятина («Мы»), Оруэлла («1984») и, конечно, Махульского обретают сознание (свое, единичное, не-режимное) именно благодаря тем или иным — грубо говоря — любовным приключениям.

Известный польский социолог и историк идей Ежи Шацкий в книге «Встречи с утопией» дал следующую оценку утопизма с точки зрения потенциальных членов предполагаемых идеальных обществ: «Утопии представляли собой, как правило, миры ужасно упорядоченные, построенные — как определял Достоевскеий, а вслед за ним Евгений Замятин — на основе таблицы умножения. Чем больше содержалось в них деталей, тем яснее становилось то, что у всех там строго определенные места — нередко такие, которых безнаказанно сменить нельзя. Раз система совершенна, то любое изменение должно быть изменением в худшую сторону». [193]Определение раз и навсегда общественных ролей и шаблонов поведения, признание любого изменения реакцией сказывается на том, что в утопическом мире и речи быть не может о собственной инициативе и о самой повседневной, самой привлекательной ее разновидности — о прихоти. Поэтому в утопическом мире нет моды (нет меняющихся общественных вкусов), нет желания выглядеть иначе, подчеркнуть свою индивидуальность (есть — униформы, даже если они принимают вид изысканных бальных платьев, как в хрустальном дворце Чернышевского). Не предусматривается также возможность делать что-либо нерациональное с точки зрения царящего порядка. В Утопии дурных привычек нет и быть не может. В утопии нет вина — вина, понимаемого как любая прихоть, любое нешаблонное поведение, как источник удовольствия от факта, что — с помощью то или иного средства — наступает момент отказа, побега от установленного порядка, установленных образцов.

Если даже в утопическом мире появляются инструменты, способствующие «отключению» данной личности от реальности, введению ее сознания в состояние опьянения или летаргии, то это происходит исключительно тогда, когда их употребление выгодно с точки зрения царящего утопического режима. Для эффективного функционирования утопической государственной машины может оказаться полезным механизм быстрого, приятного и эффективного лечения душевных травм. Все потенциальные травмы души опасны — они могут сказаться, например, на росте умственной активности людей (что далеко не всегда желательно) или на появлении у них чувства отчужденности (что абсолютно недопустимо). Поэтому в утопической государственности могут бытовать шаблоны поведения, велящие принимать то или иное дурманящее средство в момент стресса. Таким средством является, например, «сома» в романе «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли, вводящая в состояние «соматического путешествия», (т. е. забытья обо всем, о прошлых и будущих неприятностях, и сосредоточения на испытываемом наслаждении; внушаемые каждому гражданину с помощью метода «гипнопедии» — «обучения во сне» девизы, имеющие целью выработать в каждом человеке рефлекс принятия «сомы», — звучат: «Примет сому человек — время прекращает бег; Сладко человек забудет и что было, и что будет» [194]). Родственниками «сомы» в русской литературе являются лучеиспускающие «грезогенераторы» в Хищных вещах века братьев Стругацких. С их помощью устраиваются массовые не то сеансы, не то оргии, называемые «дрожками» («И нам не страшны более никакие заботы и неустройства. Мы знаем: <���…> невидимое излучение грезогенератора <���…> исцелит нас, исполнит оптимизма, вернет нам радостное ощущение бытия»).