Ася Пекуровская - «Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

Но упрек Коржавина в неточности , т. е. в упущении, строился всего лишь на одном примере. А вместе с тем подмена глагольного залога коснулась не только строки «Я входил вместо дикого зверя в клетку», но и других строк («Бросил страну, что меня вскормила» и «Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя»). И будь подмена пассивного залога активным была частью замысла, в чем же мог сам автор видеть задачу данного стихотворения?

В той же статье Валентина Полухина вроде бы делает уступку своей мысли о благодарности за жизненные удачи и отмечает внутренний разлад авторского «я».

«С одной стороны, стремление избежать самодраматизации заставляет поэта отдавать предпочтение самоуничижительным описаниям своих действий <���…>. С другой стороны, имеет место здравомыслие, уравновешенность, почти философское спокойствие <���…> поэт не только принимает все, что с ним случилось, но и берет на себя даже то, что ему навязали другие. Этот жест гордой души заметен уже в самом зачине. “Я входил вместо дикого зверя в клетку”, а не меня посадили в клетку, как дикого зверя, потому что сочли опасным. Нежелание считать себя жертвой (опасный зверь – не жертва) заставляет Бродского отказаться от традиционной метафоры несвободы – “птица в клетке” – и традиционного символа поэта как птицы. Столь сложный психологический жест можно различить и во фразе: “[Я] бросил страну, что меня вскормила”, а не страна изгнала меня. За этой простой грамматической трансформацией пассива в актив видно немалое усилие воли, продиктованное этикой самоосуждения и смирения». [138] Полухина, В. Op. cit. С. 25.

Я соглашусь, что подмена пассивной глагольной формы на активную входит в задачу стихотворения. Но с какой целью? Обратим внимание, что в заключительных строках стихотворения, которые читатель, возможно, воспринял как кульминацию трагических жизненных коллизий («Но пока мне рот не забили глиной, / из него раздаваться будет лишь благодарность»), нет этой подмены пассивного глагола активным.

Тогда за что поэт благодарит судьбу?

Не следует упускать из вида, что мысль о б лагодарности появляется лишь в заключительных строках стихотворения, рифмуясь со словом « солидарность». Но солидарность с чем? «Только с горем я чувствую солидарность», поступает ответ, в котором, скорее всего, сформулирована не только задача итогового стихотворения, но и заявка на новое осмысление поэзии: поэзия должна быть трагической. И тут уже не важно, дотягивают ли до трагических реальные жизненные испытания. Трагическая нота должна быть вплетена в сюжет.

Но и это новое осмысление поэзии, если припомнить, не впечатлявшее Набокова, не избежало парадокса. Строка о солидарности с горем (третья строка от конца в русском оригинале (см. сноску 127)) [139] Для английской версии я перевела заключительные строки так: What should I say about life? It was not too short. Only with grief I feel an accord. But as long as my larynx isn’t rammed with loam, None but gratitude from it will loom. , оказалась вымаранной из автоперевода итогового стихотворения и замещенной двумя другими, которых в русском оригинале нет и быть не моглo:

Разбитые яйца остаются, как горестная нота, Хотя вид омлета вызывает у меня лишь рвоту. [140] Перевод мой. Вот оригинал автоперевода Бродского: “Broken eggs make me grieve; the omelette, though, make me vomit”.

Но как объяснить решение Бродского поместить тему благодарности в этот новый контекст? Быть может, он просто не мог найти рифмы «благодарность / солидарность» в английском языке? Но возможно и другое объяснение. Если в итоговом стихотворении тема благодарности получила новое (трагическое) осмысление, то уместно спросить: как Бродский толковал эту тему в более раннем творчестве?

Припомним строки из поэмы «Шествие» (1961), в котором первая строка представляет собой цитацию из Лермонтова («За все, за все Тебя благодарю я…»):

Хотя речь здесь идет о реальной утрате, утрата эта представлена в виде театрального действа с танцующими и поющими актерами. Автор видит себя и хореографом, и оперным постановщиком. В его либретто даже предусмотрены голоса: «баритон, альт».

Мне скажут: троекратно повторенное слово «плач» и строка «его колотит дрожь» создают эмоциональный тон, никак не вяжущийся с режиссерскими указаниями. Но дело в том, что режиссерские указания, сводящие поэму к фарсу, появились позже, вероятно, тогда, когда Бродский уже не считал «Шествие» своим лучшим произведением. [143] Когда первое чтение «Шествия», происходившее в доме Довлатова, закончилось фиаско, Бродский демонстративно покинул сборище, бросив напоследок: «Прошу всех запомнить, что сегодня освистали гения». Пекуровская, А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб.: Симпозиум, 2001. С. 124. Однако именно режиссерские указания, которых в окончательном тексте поэмы нет, как раз и проясняют значение благодарности в «Шествии».

Нет ли здесь параллели с итоговым стихотворением?

Ведь смысл благодарности итогового стихотворения, как и смысл благодарности «Шествия», проясняется лишь в контексте оригинала, которого в авторском переводе нет.

Тогда за что же благодарит поэт создателя в итоговом стихотворении?

Бродский неоднократно трактует события своей жизни как моменты озарения. Озарением был томик Баратынского, приобретенный в книжной лавке в провинции. Озарением был момент в электричке по возвращении от Ахматовой после очередного визита. Озарением было и стихотворение Одена «Памяти У. Б. Йейтса», открытое наугад в месте ссылки. И этому последнему озарению посвящено воспоминание, которое интересует нас.