Ася Пекуровская - «Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

Конечно, нужно обладать безграничной фантазией, чтобы представить себе «луну», повторяющую контуры «Генсека в параличе» или, наоборот, представить себе «Генсека в параличе», повторяющего контуры «луны». Но, возможно, Бродский даже не утруждал свою фантазию, a Генсек напросился сам собой, предложив рифму к слову «на плече». Но меня в этой строфе привлекло неуважительное отношение к Генсеку. Ведь не прошло и двух лет с того памятного дня, когда Бродский писал тому же Генсеку прощальное письмо (см. главу 10), в котором своими словами передал первую строку шестого сонета к Марии Стюарт.

Я уже готова была закончить разговор о сонетах Бродского словами А. Штоля о том, что адресат этих сонетов есть не реальная историческая личность, а некий образ Мари, зачем-то Бродскому нужный (то же касается второго адресата, Марины Басмановой, добавлю я от себя. – А. П .) <���…> Важно понять, зачем он такой, в этом произведении. Шиллеру вот понадобилась страстная и гордая женщина; да, совершившая в прошлом преступление и раскаявшаяся в нем; а сейчас занятая своим противостоянием Елизавете, сопернице по власти и по выраженности женской личности, если можно так сказать». [111] Штоль, А. Op. cit.

Да, Шиллер упомянут здесь очень кстати. Ведь он был вторым заявленным источником, подвигнувшим Бродского на сочинение сонетов о Марии Стюарт, хотя именно Шиллер, как сообщает нам автор, нанес Истории непоправимый урон: «Что делает Историю? Тела. / Искусство? Обезглавленное тело. / Взять Шиллера: Истории влетело / от Шиллера. Мари, ты не ждала, / что немец, закусивши удила, / поднимет старое, по сути, дело: / ему-то вообще какое дело, кому дала ты или не дала?» [112] Вот мой перевод для английской версии: “What makes the history? Soul cases? / Art? Decapitated corpse that gallops? / Mark Schiller: History was walloped / by Schiller. Oh, Marie, did you, to wit, / expect a German, biting at his bit / to raise the old, forgotten saga / of your affaires at some shores of sagar?”

Но в чем именно провинился Шиллер перед Историей? Куда он разбежался, «закусив удила» (кстати, удобно рифмуясь с «ждала» и с «дала»)? Бродский убежден, что этот «немец» потому разбежался, что хотел шпионить за шотландской королевой через замочную скважину ее спальни. Но тут его как раз ждал очередной сюрприз. Шиллер меньше всего думал о спальнях. Иначе бы он не описал жизнь Марии Стюарт за три дня до гильотины. Полагаю, его интересовало, как шотландская королева встретила смерть. Бродский же, желая полакомиться «клубничкой» [113] «Гоголь в “Мертвых душах” пускает в оборот новое значение слова клубничка: “что-нибудь скабрезное, эротическое, нескромное”. Это выражение приписано поручику Кувшинникову, который “простых баб не пропустил. Это он называет попользоваться на счет клубнички”. Понятно, что слово “клубничка” в этом употреблении приобретает отпечаток едкой, презрительной, хотя и несколько грубоватой иронии. Новое словоупотребление подхватывается всеми писателями гоголевской школы. Оно свойственно Григоровичу, Тургеневу, Достоевскому, Салтыкову-Щедрину и другим». Виноградов, В . История слов. URL: http://wordhist. narod.ru/klubnitschka.html. за счет Шиллера, текста Шиллера не читал, хотя и пытается убедить нас в противном. А прочитай он Шиллера, то, скорее всего, пожелал бы узнать, почему этого «немца» так волновала топика смерти. И едва этот вопрос был бы задан, Бродский бы открыл для себя тропинку к детективу, который он так безуспешно сочинял. Тут и знание Баратынского сильно бы пригодилось.

Шиллер поры своего дезертирства из армии выпустил «Антологию поэзии» (1782), из предосторожности назвав себя анонимом из Тобольска. Там есть стихотворение под названием «Детоубийца», которое породило много анекдотов и заворожило, среди прочих, Баратынского. [114] Стихотворение «Недоносок» (1835), где шиллеровский сюжет оказался несколько измененным. В нем речь шла о преступной матери, убившей своего младенца в отместку покинувшему ее любовнику. В тексте Шиллера меня будет интересовать лишь монолог героини, которую ведут на эшафот:

«Я сегодня в том же белом платье. / Жертва ада – здесь стою, нема. / Только вместо роз – как знак проклятья, / смерти черная тесьма» (перевод Л. Гинзбурга). [115] Вот оригинал этих строк: Wehe! – die Geopferte der Hölle Schmükt noch izt das weißlichte Gewand, Aber ach! – der Rosenschlaifen Stelle Nahm ein schwarzes Todenband.

Наряд героини Шиллера повторяет, как отметил Алексей Панфилов со ссылкой на исторические документы, наряд другой знаменитой детоубийцы – фрейлины супруги Петра I Марьи Даниловой:

«Несчастная преступница приведена была на лобное место в белом шелковом платье с черными лентами», – сообщает Я. Штелин (цит. по: Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Я. Штелиным. М., 1829. Ч. 2. С. 9), хотя… немецкое издание его книги появится лишь в 1785 году, то есть три года спустя после выхода «Антологии…» Шиллера. М. И. Семевский, в свое время скрупулезно собравший легендарные сведения об этом событии, предположил, что преступница, в которой молва подозревала возлюбленную Петра I, в последний раз надеялась своим нарядом пробудить в нем угаснувшие чувства [116] Панфилов, А. Е. А. Баратынский, Г. Уэллс, А. Кристи. URL: http://www. stihi.ru/2012/06/22/5472 .

В английской версии (Панфилов указывает на источник – A. Gordon, J. Hanway, J. Cook) Мария Данилова будет переименована в Марию Гамильтон, тем самым обретя «шотландское происхождение» и разделив судьбу «героини хорошо знакомой им шотландской баллады – фрейлины Марии Стюарт, тоже детоубийцы». [117] The English and Scottish Popular Ballads. Ed. by F. J. Child. Boston, 1890. Р. 381–385. 392–394. Цит. по: Панфилов, А . Op. сit. .

И тут уместно вспомнить столь удачную рифму Бродского. Именно в этом месте Шиллер действительно «закусил удила», припомнив анекдот о фрейлине Гамильтон и «заставил… шотландскую королеву одеться на казнь так же, как была одета героиня его собственной баллады 1782 года и ее прототип Мария Гамильтон: “На ней белый праздничный наряд; на цепочке из мелких шариков – Agnus Dei, у пояса четки. В руке у Марии – распятие, на голове диадема; большое черное покрывало откинуто назад. При ее появлении все расступаются, выражая ужас и скорбь» (действие V, явление 6; перевод Н. Вильмонта).

Причем сделал он это описание ее наряда в ремарке не только в угоду легенде, но и вопреки исторической истине. Историки сообщают прямо противоположное: королева перед казнью была одета в коричневое платье, черный плащ и белое покрывало. [118] Ibid.

Хотя детальный анализ сонетов не входит в мои планы, все же не могу удержаться от наблюдения (доказательство обещаю представить при анализе прозы), что фантазия заменяет Бродскому отсутствие либо подлинного знания, либо логического мышления. А спасает его то, чем он владеет лучше всего, а именно фантастическая рифма. Например, в десятом сонете Бродский рифмует «Камену» с «краснознаменный» и «жижицей пельменной», а «вечера» с «вчера» и «изделиями хромого бочара», после чего скрещивает «жижицу пельменную» с «изделием хромого бочара». И почитатели Бродского тут же хлопают в ладошки, отметив отсылку к «Запискам сумасшедшего». Но у Гоголя все на месте. Сумасшедший Поприщин наблюдает за затмением луны и видит там «изделие хромого бочара». Однако, если подменить «луну» «жижицей пельменной», как это делает Бродский, что делать с «изделием хромого бочара»? А если ссылка на «изделия хромого бочара» восходила не к Гоголю, а к Достоевскому (см. «Дневник писателя» за февраль 1877 года), чего комментаторы не увидели, там это сравнение было бы полной бессмыслицей. [119] Пекуровская, А. Страсти по Достоевскому. Механизмы желаний сочинителя. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 55–56, 205–206.