Абрам Рейтблат - Классика, скандал, Булгарин… Статьи и материалы по социологии и истории русской литературы [litres]

Резким толчком к распространению оппозиционной политической рукописной литературы было поражение России в Крымской войне. Анонимный автор статьи «Записка о письменной литературе» (1856) свидетельствовал: «В обществе возникла литература письменная, ускользающая от ценсуры и неведомая правительству. Статьи всякого содержания ходят из рук в руки, переписываются в значительном количестве экземпляров, перевозятся из столиц в провинции и из провинций в столицы <���…> в распространении письменных статей участвует почти весь образованный класс в России <���…> [рукопись] передают друг другу, об ней говорят почти публично, без всякого опасения» 108 108 Записка о письменной литературе // Голоса из России. Лондон: Вольная русская книгопечатня, 1856. С. 38, 40, 42. См. также: Кременская И. К. Рукописная публицистика и А. И. Герцен // Русская литература и журналистика в движении времени. 2012. № 1. С. 51–71. . Проиллюстрировать эти наблюдения можно воспоминаниями П. Боборыкина, который писал, что когда в конце 1850-х гг. он узнал про студенческие волнения в Казанском университете, то отправил туда своему товарищу публицистическое послание по этому поводу, содержавшее характеристику ряда профессоров. «Это “послание” имело сенсационный успех, разошлось во множестве списков, и я встречал казанцев – двадцать, тридцать лет спустя, – которые его помнили чуть не наизусть» 109 109 Боборыкин П. Д. Воспоминания. М., 1965. Т. 1. С. 182. . Широко циркулировали в это время и оппозиционные стихотворения, порожденные реакцией на поражение России в Крымской войне: «Россия» и «Покаявшейся России» А. С. Хомякова, «Русскому народу» П. Л. Лаврова, «На Дунай! Туда, где новой славы…» И. С. Аксакова и др. 110 110 См.: Бельчиков Н. Ф. Эпизод из литературно-общественной жизни 50-х годов XIX в. // Бельчиков Н. Ф. Статьи о литературе. М., 1990. С. 235–247.

Следует упомянуть и воспоминания государственных и общественных деятелей , которые содержали информацию о скрытых от глаз публики сторонах политической жизни и личностях монархов. Многие мемуары были распространены весьма широко (например, в архивах Москвы и Петербурга сохранилось не менее 46 списков записок И. В. Лопухина 111 111 См.: Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика XVIII – первой половины XIX в.: От рукописи к книге. М., 1991. С. 132. ), активно переписывались также записки княгини Е. Р. Дашковой, «Памятные записки» А. В. Храповицкого и др.). Вот характерный пример. К. Я. Булгаков писал в 1821 г. из Петербурга в Москву брату Александру: «[А. И.] Тургенев дал мне Храповицкого “Записки” и дозволил списать. Сегодня у себя в кабинете заставил списывать. Что, у тебя слюнки текут? Со временем, может быть, к тебе еще пришлю, или лучше приезжай сам читать. Чрезвычайно любопытны!» А. Я. Булгаков отвечал: «Храповицкого “Записки” я читал <���…>. Вот лучшие, бесценнейшие материалы для истории, ибо тут все без прикрас и писано без намерения огласки» 112 112 Братья Булгаковы. Переписка. М., 2010. С. 25. .

В рукописи функционировали и тексты, отклонявшиеся от официальной линии в богословии . Они были адресованы очень узкой аудитории – «своим». В качестве таковых можно назвать многочисленные труды масонов 113 113 Серков А. И. Судьбы масонских собраний в России // 500 лет гнозиса в Европе. Гностическая традиция в печатных и рукописных книгах: Москва – Петербург. Амстердам, 1993. С. 27–34. Горская Е . Описание масонской библиотеки московского собирателя N. N. М., 2015; Лихачев Н. П. Генеалогическая история одной помещичьей библиотеки. СПб., 1913. . Но таких произведений было немного, и интерес к ним был не очень велик из-за религиозного индифферентизма значительной части представителей образованных слоев. Зато в народной среде тексты религиозного характера циркулировали широко. Крестьяне переписывали и хранили такие апокрифы, как «Хождение Богородицы по мукам», «Сон Богородицы», «Сказание о 12 пятницах», приписывавшееся папе римскому Клименту. Неканонические религиозные тексты были представлены прежде всего старообрядческой письменностью. Уровень грамотности старообрядцев был очень высок, «обучение церковнославянскому языку <���…> было домашним. Учили старшие члены семьи или специально занимавшиеся обучением старики…». В этой среде «долго сохранялось глубокое уважение к древней книге как основному или единственному источнику “истинного” авторитета при решении всех вопросов. <���…> Книжное знание было краеугольным камнем и личного авторитета, даже если в других отношениях человек и не являлся примером. Люди, собравшие большие библиотеки, были широко известны, к ним обращались за советом <���…>. Грамотные старообрядцы любили пересказывать, трактовать прочитанное, использовали отсылки к книгам как аргумент при любом разговоре, особенно на морально-этические темы…» 114 114 Поздеева И. В. Верещагинское территориальное книжное собрание и проблемы истории духовной культуры русского населения верховьев Камы // Русские письменные и устные традиции и духовная культура. М., 1982. С. 44. . Поскольку духовная цензура не позволяла печатать старообрядческие сочинения, они распространялись в рукописях 115 115 См.: Серебрякова Е. И. Старообрядческая рукописная книга и ее роль в народной культуре // «Для памяти потомству своему…»: Народный бытовой портрет в России. М., 1993. С. 54–62; Дергачева-Скоп Е. И., Алексеев В. Н. Книжная культура старообрядцев и их четья литература // Русская книга в дореволюционной Сибири: Археография книжных памятников. Новосибирск, 1996. С. 9–39. .

Кроме того, старые рукописные религиозные книги собирали ценители, библиофилы и исследователи, существовало немало крупных собраний религиозной рукописной книги 116 116 См.: Аксенова Г. В. Заказчики и читатели рукописных книг конца XVIII – начала XX веков. М., 2001. . Ценители, рассматривая подобные православные рукописные книги как ручные произведения искусства, заказывали их книгописцам и изографам 117 117 См.: Она же. Русская рукописная книжность в историко-культурных процессах конца XVIII – начала XX веков. М., 2010. .

Иными по характеру, но тоже квалифицируемыми тогда как «вольнолюбивые» были порнографические и эротические произведения.

С XVIII в. широко переписывались и читались сборники произведений И. Баркова и приписывавшихся ему стихов подражателей 118 118 См.: Сапов Н. С. [ Панов С. И. ] Рукописная и печатная история Баркова и барковианы // Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова / Сост. А. Зорин и Н. Сапов. М., 1992. С. 353–368; Он же. «Барков доволен будет мной!»: О массовой барковиане XIX века // Под именем Баркова: эротическая поэзия XVIII – начала XX века / Сост. Н. С. Сапов. М., 1994. С. 5–20. См. также: Стихи не для дам: Русская нецензурная поэзия второй половины XIX века / Сост. А. М. Ранчин, Н. С. Сапов. М., 1994. . Судя по всему, масштабы их распространения, особенно в замкнутой мужской среде (учебные заведения, армия), были очень большими. Вот несколько свидетельств. Один из офицеров вспоминал про чтение их в кадетских корпусах в 1830-х гг.: «…чем строже корпусное начальство преследовало эти рукописи, тем более кадеты ухитрялись сохранять их и приобретать вновь. В мое прапорщичье время каждый офицер привозил с собою из корпуса целые тетради этих сочинений, у некоторых были даже большие томы, и не только с мелкими стихотворениями, но и с целыми драматическими произведениями, комедиями, водевилями и пр.; все это слыло под общим именем “барковианы”» 119 119 Кренке В. Д. Быт саперов 50 лет назад // Исторический вестник. 1885. № 8. С. 290. .