Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Поэтому вместо романа большой темы и проблемы, от которого гудит голова и роятся мысли, стоит шум по всей Вселенной, получаем псевдоинтеллектуальную жвачку, где витает флер научности и высоких дум (антропология, мифология, университеты, «большие ученые», «электроны»), и только.

Роман Поляринова может быть интересен лишь в том плане, что перед нами книга нового рода.

На Западе, правда, такого полно. Там теперь почти все книги так изготавливают. Пришла пора и нам научиться новым методам.

Некогда, в старые времена, книги писались, и слово «творчество» действительно имело смысл. Теперь романы не пишутся, а собираются как конструктор из типовых элементов по схеме. «Вставьте шплинт А в гнездо Б». Собственно, этому и учат в школах так называемого литературного мастерства.

Что необходимо для современного интеллектуального бестселлера?

Историческая, этнографическая и всякая иная экзотика. С этим у Поляринова все в порядке – фермы аллигаторов, кладбище оленей, палеонтологический музей, статуя Ленина, секта, где полощут белье, собирают картошку и устраивают радения, плюс разные места отправления актуального искусства для эстетов.

Налет мистики и привкус триллера или детектива. Человек-тайна, прошлое – тайна, чья-то смерть – тайна. Коротышку доставать не надо, а вот маму из секты вызволять, пожалуйста.

Тема травмы. Ну, это вообще основное и обязательное. Без травмы нынче никуда. Она как смазка, как заменитель крови, которой раньше все скрепляли в одно целое.

Как следствие, уклон в психологию, но такую бытовую и популярную, практическую, правда, выдающую себя за нечто больше. «Надо разобраться со своим прошлым, иначе не сможешь двигаться в будущее».

Психологический коучинг неизбежно сопровождает назидательность и довольно плоское морализаторство: «Надо делать хорошо, и не надо плохо», «Позвони маме».

Далее, не помешает социально-ответственная, актуальная проблематика. Здесь вот – секты, тема памяти.

Обязательно про семью, родство. В реале большинство терпеть друг друга не могут, но, говорят, это хорошо продается. Беда сплотила семью – это самый попс.

Игра с формой: стенограммы, интервью, письма, сны и видения, мифы и бытовые байки. Немного нон-фикшна, это теперь любят.

Потребуется стандартный набор героев, сменяющих друг друга в ходе повествования. Ведь считается, что от одного центрального персонажа читатель сильно утомляется. А с несколькими – панорамнее, да и мы все с детства помним: «если с другом вышел в путь, веселей дорога».

Никакой линейщины. По ходу изложения рекомендованы скачки из былого, нет, не в грядущее (оно в современной литературе табуировано), а в настоящее. Никакой цельности – только мозаика, чтоб глаза разбегались.

Литературные переклички. Здесь у Поляринова, к примеру, злодей, сумасшедший ученый-антрополог, имеет знакомую фамилию – Гарин. Но в отличие от классического романа «красного графа» Толстого перемещается этот злой гений не из Советской России на закатывающийся Запад, а, наоборот, из прогрессивной и морально-устойчивой Америки в загнивающую Russia.

В итоге все должно упереться в тайны прошлого. Таков закон современной популярной романистики. Прошлое детерминирует настоящее, даже тогда, когда речь идет о его преодолении.

Нужно чувствовать свою аудиторию. Книжки нынче читает средний класс. Это элитное потребление. Поэтому и контингент в тексте должен быть соответствующий. Никаких доярок и слесарей. Вот и в романе Поляринова все сплошь режиссеры, биологи, психологи, антропологи. Самые скромные статусные позиции – заведующая поликлиникой и учительница английского (все знают, что в школе это белая кость). Люди ниже учительницы, видимо, расово несостоятельны, и существуют в романе где-то на уровне столов, шкафов и прочей мебели.

В центре романа согласно моде должна быть героиня, женщина. Тут и дань феминизму, и своего рода аналог обложки «Плейбоя» в одном флаконе. И нашим, и вашим. Мужик – скучен и неактуален. Женщина всегда хорошо продается.

А раз она главная, к ней должна прилагаться телесность. С менструацией Поляринов справился, правда, застенчиво отпустил на нее пару предложений (а надо хотя бы страниц), но вот с родами оплошал. Это зря, потому что роды должны быть обязательно. Роды – суть бытия. Ну, да учтет на будущее, нагонит.

Обязательна также добрая щепоть секса («она застонала, он торжествующе хрюкнул») и яркие положительные образы гомосексуалистов и афроамериканцев (для нас афророссиян). Увы, в романе Поляринова нет ни аболиционизма, ни гневного протеста против многовековой расовой сегрегации в России. Поэтому мировой и американский рынок ему не светит, основные условия не соблюдены.

Ну а так, почти похоже на среднестатистический американский роман, бестселлер «Нью-Йорк Таймс». Лубочная российская современность, американские 90-е и условно-советский 1986-й год, из которого тропки ведут в 1962-ой, когда советские рабочие боролись с антинародным режимом, повысившим цены на продукты на несколько десятков копеек. Люди хотели дешевого мяса, хлеба и масла, а получили свинец.

Обыгрывая события в Новочеркасске, Поляринов совершенно безразличен к их подоплеке. Тонкости не имеют значения. Важен факт демонстрации человеческой солидарности, а с кем и с чем не имеет значения. Гуманистические акценты расставлены заранее – тут люди, там «кровавый режим». Арифметика душ, конечно, неуместна, но раз речь зашла о памяти, отчего бы не вспомнить для сравнения Ленский расстрел 1912-го года? Там была такая же мотивация (поднимите зарплату, улучшите питание), а количество убитых перевалило за 150 человек (и мы не знаем какова все-таки точная цифра). Как здесь с сопротивлением в процессе работы над прошлым?

Вообще странно, что роман, посвященный памяти, настаивающий на том, что с вопросами памяти в СССР всегда начинались проблемы (а в каком обществе нет?), грешит пренебрежительным отношением к исторической достоверности.

В поляриновский советский 1986-й год верится с большим трудом.

Роман, бравирующий антропологической закваской, демонстрирует поразительную слепоту в вопросах советских социокультурных реалий.

Поляринову невдомек, что советский человек 1986-го года имел совершенно иную психологию, другую мотивацию.

Исследователь Титова, взявшийся за книгу о расстреле рабочих в Сулиме в 1962-м году (да кто ж такое издаст в тоталитарном совке?) выглядит посланцем из будущего, сравнимым с Алисой Селезневой из «Сто лет тому вперед».

Что за фантазии? Как Титов мог назваться антропологом?

В то время в СССР не могло быть никакой антропологии (это буржуазная, расистская наука), а только этнография и, с оговорками, социология. Изучение татуировок, и, стало быть, субкультуры заключенных в те годы выглядит крайне сомнительно.