Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

«Концертмейстер» оставляет по себе трагикомическое впечатление: сулили Рахманинова, а сыграли «Собачий вальс» на расстроенном пианино. Фальшиво и без коды – оба лейтмотива тонут в бисквитно-кремовом диминуэндо.

Впрочем, для прозы богоизбранного народа косноязычие, фабульные прорехи и паралогизмы – дело десятое. Вся она, от тополевского «Любожида» до чижовской «Полукровки», стоит, по слову Топорова, на этническом детерминизме – он здесь и царь, и Бог, и воинский начальник.

То же у Замшева: Лапшин – глыба, ибо Лазаревич. Норштейн – матерый человечище, ибо Норштейн. Арсений Храповицкий – талантище, ибо по матери, таки да, тоже Норштейн. Полуэстонец Волдемар Саблин – отважный диссидент и секс-машина: ублажил Свету Норштейн, у которой с мужиками титульной нации «случалось коряво» . Горяччий эстоонский паарень!

А русские не только в постели омерзительны. Гудкова и Платова – сексотки и гэбэшные подстилки. Лейтенант Аракчеев – садюга: «Когда Петька не слишком умело чистил картошку, он встал над ним и начал толкать его под руку, вроде как в воспитательных целях. В итоге Петька прилично рубанул себе ножом по пальцу».

Ну, и самый колоритный типаж: «Кожа на лице морщинистая, рот с запахом, впалый, как бывает у беззубых. От пиджака коричневого цвета со значком ГТО на лацкане воняет потом, глаза бегающие, пустые и злые.

– У тебя член какой длины? Можешь показать на руке?.. Я могу заплатить тебе за то, что ты… (Здесь эта мразь произнесла нечто абсолютно непотребное.)»

Остальное, сами понимаете, вторично.

И снова о биполярном расстройстве. Лет десять назад М.З. декларировал совсем другие ценности: «Литература способна создать в обществе такой моральный климат, когда проявления любого шовинизма или сепаратизма будут моментально и резко осуждаться».

Но что-то в жизни перепуталось хитро. И не только с шовинизмом. Можно, оказывается, предать анафеме репрессии прошлого и тут же в соцсетях пропеть акафист грядущим: «Когда придет наша власть, не пожалеем никого. Вы спросите, какая власть?.. Гадайте и трепещите!»

Максим Адольфович, не пугайте ежа голым тухесом. Ваша власть уже здесь. Худшие в этой стране давно победили лучших, сказано в «Концертмейстере». И четырежды премированное фуфло – отменное тому подтверждение.

Что такое современность?

Сколько разговоров минуло, а очевидно одно – «Да кто ее знает…».

Но от литературы ее требуют и требуют.

Что ж, раз есть спрос, будет и предложение. У нас же не Госплан, а, вроде как, рынок. Мы – гибкие. Мы реагируем на требования общественности. Пусть мы не знаем, как и о чем писать, но разве это важно?

Суть работы с потребителем, тем более с потребителем текста, заключается не в том, чтобы дать ему то, что он хочет, а в том, чтобы убедить его, что он получил желаемое. Всего и делов-то – сменить декорации. А дальше уже девочки из пиара, бородатые дяденьки из жюри премий и уважаемые непонятно кем тетеньки-критикессы убедят всех: литература зажила днем сегодняшним.

Недавно еще стоял в прозе картонный 1937-ой год, царили времена Ивана Грозного и мысленные волки носились по полям. А тут враз все переменилось: застрадали разом изнасилованные современные женщины, на повестке дня феминизм, булинг и абьюз, зашевелились гомосексуалисты, мигранты, больные СПИДом и пиарщики.

Имитационную «историческую» прозу сменила не менее имитационная «современная». Наступила эра «актуального романа».

Ну а кто у нас главный специалист по современности? Конечно, журналист. Ведь он не только все о ней знает (ха-ха!), но и творит ее посредством клавиатуры. Журналисту проще всего перейти к этому самому актуальному роману. Даже перенастраиваться не придется. Ведь теперь что в газете, что в куплете – все едино: вымысел и сплошная «творимая легенда».

Оттого из четырех книжек, вышедших в серии Шубиной, три выдали на-гора работники средств массовой информации: Идиатуллин, Савельев, Захаров. Наступила эпоха российского прозаического «журнализдма», жестокого и беспощадного.

Из всей троицы Савельев и Захаров выглядят посовременнее.

Ну что там Идиатуллин смог предложить такого?

Мусорная свалка, абстрактная загибающаяся российская Пердяевка. А на их фоне совершенно нереальная, фантастическая политическая движуха (за что, видимо, и номинация на фантастическую «АБС-премию»). В остальном, обычный мыло-роман с замахом на сериал по российскому телевидению.

Современность же, как Восток – дело тонкое. Мало просто писать о ней. Следует делать это по-современному. Мало рассказать о мусоре и политической активности в соцсетях, или дать картинки с выставки, как четвертый «актуальщик» шубинской редакции Сенчин. Требуется передать, так сказать, пульс, биение современности, не забыть про этот, как его, язык.

Захаров с Савельевым в этом плане расстарались. Захаров больше, Савельев меньше.

Открываешь «Среднюю Эдду». И на тебе – триста с лишком страниц словесных ужимок. Впечатление такое, будто перед тобой все время елозят попкой, а не формулируют законченную мысль, как учили в школе:

Канторович довольно заухал. У него это выходило довольно жутко, как если бы огромная голова оказалась полой, и в ней внезапно стали скакать шарики. В этот момент Кате показалось, что нелепое тело Канторовича – вовсе никакое не тело, а наверняка манекен, протез. Ничего кроме головы, нет. Пришельцы с упавшего корабля даже не очень стараются маскироваться.

Настя сказала: они хотят нас всех убить, ты что, не понимаешь? Тебя, меня, Ольку, всех! Или они, или мы, сказала она. И я бросился убеждать, что конечно мы, потому что мы – это она. А я очень хотел, чтобы, была она.

Почему у меня так никогда не выходило? Ну, почти никогда. Тогда, в твой приезд разве – и то будто сквозь мерцание. Но вот сейчас – вовсе же ерунда. Все это осень и склонность к депрессии. Мы все в этом городе к ней склонны. А она к нам.

Савельев поступил проще. Не стал напрягаться. Схалтурил. Припал к традиции. Открыл «Заводной апельсин» Берджеса и, недолго думая, сделал наоборот – поменял русское на английское, рассыпав по роману басурманские слова:

Fuck, omg, outfit, some shit going и т. д.

В остальном – серый суконный строй предложений, в которых стремится выглядеть молодежно. Однако, когда тебе скоро получать «Антоновку 40+», молодым быть нелегко.

Основной критерий современности обоих романов – гиперактивность.

«Что-то происходит», «они там что-то затевают».

Такой привычный уже дорогим россиянам саспенс – не разберешь ни что, ни кто. Однако имеется некая видимость жизнедеятельности, бурление, движуха. Ощущение постоянной, неумолимо приближающейся катастрофы: не то нового Фороса, не то Конституции. Вечно актуальная «Операция «Преемник». Перманентное, с 2011 года еще, противостояние: хмурые молодые люди с айфонами против теток с избиралки и безымянных вершителей судеб, стоящих за ними («они»). Люди с айфонами и аккаунтами прогрессивны, остальные… да они и не люди вовсе, их распечатали на 3-D принтере в Администрации.