Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

«Жизнь, как баба с пустым ведром у полыньи, слабо охнула и неуклюже, беспомощно подломилась, плюхнулась, сверзилась на часть свою основную: и то ли больно, то ли досадно, а может быть и хуже: затылком – вон и напрочь в непроглядное». («Дом в Мещере»)

«Подзорная труба позволяла столкнуть лавину впечатления и сполна воспринять драму масштаба». («Ай-Петри»)

«Столпотворение знаков, мет, примечательностей – все это действовало на Королева благотворно, сообщая о неудаленности словно бы воздушных городов забвения, полных душевной анестезии и упоительности зрения». («Матисс»)

«В степи много разных ветров, незримые вещи оплодотворяют воображение различием ». («Перс»)

«Меня изводило любопытство; зловещее молчание и резкий всхлип, шорох и неясный звук какого-то страстного напряжения заставлял напрягаться мой скальп, и глаза мои засвечивались боковым зрением, в слепом пятне которого пылала шеренга одинаковых существ». («Орфики»)

«Восхитительно украдкой смотреть, как возлюбленная, желанная каждой частичкой твоего существа, насыщается из твоих рук. Как розовеет лицо, как проворно и деликатно блестят нож, вилка, как кусочек пищи, вкус которой раскрывается и в твоем рту, соединяя органы наших чувств и вкусовые участки мозга, сплетая корни нейронов – аксоны, дендриты, – исчезает в губах, осторожных, готовых принять с языка обратно обжигающую частичку сытности». («Орфики»)

«Этот мемориал в точности вторил самому принципу иерусалимского ландшафта, пространство которого есть сумма террас, подпорных стен, висячих садов, скверов, клумб, балконов, крыш – некая лестница, карабкающаяся на небеса, с поставленными вразнобой ступенями, ведущими к некоему смыслу». («Чертеж Ньютона»)

Сейчас это мало удивляет. Теперь так пишут многие. И, может, потому Иличевский стал чуть более сдержанным. Не очень хочется походить на поколение нынешних блогеров. А ведь он мог бы считаться их идейным вдохновителем.

За счет пустых, разлапистых описаний нагоняется объем без ясности и особого смысла. А читатель вязнет в нем, искренне полагая, что имеет дело с чем-то умным, хотя здесь одни симулякры смысла.

Идеалом изложения когда-то являлась точность, верность, меткость. У Иличевского всегда мимо, речь аморфна, вяла, туманна – а все ради создания эффекта многозначительности, тайны, которую «главное искать, а вовсе не найти».

Языковые вихляния, нетвердая языковая походка ставшая фишкой имеет под собой прочное идеологическое основание. Для Иличевского уверенность – всегда уязвимость, все естественное – неверно, изменчиво. Добиваясь искусственной устойчивости, делаешь все лишь искусственным:

«Я вообще ни в чем не уверен. А люди, обладающие (пусть даже сторонней) уверенностью, вызывают во мне отвращение». («Соляра»)

Определенность, ясность для Иличевского, как и для его героя – испанский сапог («Анархисты»).

Так медитативная музыка речевой безграмотности – становится признаком большого ума, интеллекта.

Несмотря на то, что романы Иличевского полны скитаний и кем-то возводятся, чуть ли, не в травелоги, в его книгах, даже тогда, когда они написаны от третьего лица (а он любит по преимуществу первое), ощутимо назойливое и липкое присутствие автора, а вовсе не ландшафта, к которому он апеллирует из романа в роман. Иличевский то и дело пытается убедить читателя в том, что субъектом действия может быть неживое, то самое ничто, о котором речь шла выше. Однако читая его, наблюдаем обратное. Ни о каком взаимодействии с миром и другими людьми не может быть и речи:

«Диалог – это неэкономная форма монолога, симулирующая обратное понимание». («Дом в Мещере»)

В общем, все так и есть. В романах Иличевского нет диалога. Одна прямая речь и сменяющие друг друга монологи.

Это вновь удивительно гармонирует с авторской тягой к ничто , за которое и ценятся реальные объекты.

«Катя любила лес еще и за произрастающую в нем невидимость. Только в невидимости, считала она, можно по-настоящему оказаться одной» . («Дом в Мещере»).

Романы Иличевского, подобны бразильским сериалам, они принадлежат к тому роду книг, которые можно читать с любого места: ничего не упустишь и не потеряешь. Более того, если бы страницы из разных его опусов перемешались между собой, ничего страшного бы не случилось. Ведь из книги в книгу одно и тоже никуда не ведущее бессвязное бормотание о главном в его творчестве – ни о чем.

С точки зрения потребителя книжной продукции ситуация идеальная: можно либо ничего не читать и в то же время легко прослыть знатоком творчества, либо прочитать одну книжицу и таким образом составить мнение как об уже вышедших, так и о тех, что он еще напишет.

Впрочем, да, можно и не читать. Потому что романы Иличевского подобны компьютерным спортивным симуляторам: выходят регулярно, а различия небольшие – поменяют состав, графику, список стадионов, прикрутят пару новых возможностей, и, – получайте вашу новую старую игру.

Что же такое роман Иличевского?

Выглядит это примерно так.

Молодой/зрелый известный/ безвестный математик/физик начинает испытывать некие смутные ощущения чего-то. Он либо скитался по миру, либо скитается, либо собирается скитаться. Тут идет развернутый мемуарий о лихих девяностых и трудностях начала нулевых. Семьи, и уж тем более постоянной женщины (с этим связаны кочующие из одного романа Иличевского в другой грезы о ночных девушках, внезапно одаряющих героя своим телом) у него либо еще нет, либо уже нет. Бывает еще папа, но тут ситуация «Лягушонок ищет папу», папа либо тоже скитается, либо его надо разыскивать.

У героя есть друг или знакомый – откровенный чудик, теоретик всего, одержимый таинственным учением, специфическим видом знания или какой-либо таинственной исторической фигурой.

Герой чувствует присутствие мировой загадки, сокрытой в ничто.

Пока он это чувствует, нам рассказывают о связи кружевного или еще какого-либо искусства с геологическими изменениями эпохи мезозоя, или процессом образования звезд в Галактике. Также нас посвящают в тонкости какого-либо дела (игра на варгане или ковроткачество) или чьей-либо судьбы. Мы сталкиваемся с неизвестными страницами истории – например, война чукчей и якутов и ее воздействие на эпоху великих географических открытий.

Между делом мы также узнаем о каком-нибудь реальном или нереальном дядечке (всегда дядечке, никогда тетеньке, перед тетеньками у Иличевского робость, а может, о ужас, он думает, что они не сотворили ничего исторически значимого!), который изобрел либо искусственную реинкарнацию, либо новый вид социального фаланстера. И то, и другое, разумеется, должно спасти человечество, но в каком виде это случится, мы, разумеется, не прочитаем. А пока наш герой кочует из Мангышлака в Калахари и в тающие льды Гренландии. Ведомый запахом тайны, присоединяется, или просто наблюдает за жизнью какой-нибудь секты или общины, несущей свет человечеству. И естественно ничего не добивается по существу, испытывая в процессе всей этой маеты, однако, просветление.