Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Все последние годы бытования литературы – превращение ее в совершенно бесполезную вещь, не имеющую никакого позитивного значения для общества. Поэтому возмущение Сергея Белякова тем, что стрим с вручения премии «Большая книга» вызвал не слишком большой интерес (86 человек смотрящих) вызывает недоумение. По нынешним временам тут вообще не должно быть зрителей – потому что нет разницы какой выверенной, правильной и совершенно не нужной книжке достанутся деньги за верную службу. Будет ли это роман о кладбище, короле блошиного рынка или эссе ни о чем, как в случае с Иличевским или Макушинским. Какая разница. У читателя, у общества нет потребности ни в одном из премиальных текстов.

Нас долгие годы кормят нигилистическим по своему характеру мифом о «временах, которые не выбирают». Герман Садулаев: « Времена изменились ».

И мы принялись в них обустраиваться.

Нас уверяют – литература упала сама. Но это не так. Она не упала, ее уронили писатели-нигилисты, редакторы-нигилисты. Падение было сознательным, целенаправленным.

« У хорошей литературы не может быть много читателей » (Глеб Шульпяков).

Да, много нам не надо.

Мы постоянно живем с этим лозунгом.

Одним не надо столько читателей. Другим – писателей (хватит и десятка, как говорит Алексей Варламов, штампующий при этом в Литинституте «литературных работников» сотнями).

Эти люди всю жизнь прожили под лозунгом литературной оптимизации. Они начали ее давно, когда 30 лет назад поменяли вывеску над всем литературным хозяйством с «Зари коммунизма» на «Зарю нигилизма». Это стало последней большой идеей отечественной литературы.

«Мы не можем придумать решение социальной проблемы», – говорит Шамиль Идиатуллин в телепрограмме «Открытая книга» Сергею Шаргунову, председателю номенклатурно-писательского монстра – Ассоциации писательских союзов, той, что создана по инициативе Администрации Президента. После чего они дуэтом поют «Мы не врачи, мы – боль».

Но зачем нам боль? Не пора ли принять болеутоляющее, болеудаляющее? Нам нужно лекарство. От скуки, от страха, от бесперспективности, от бессмыслицы.

Однако искать этого в современной литературе бесполезно. Там проповедь самодовольства угасания. Лучшие времена.

Но, может, это только старики? Может, грядет молодежь, новая сила?

Да нет, там то же самое. Только другими словами. Даже у тех, кто распускает павлиний хвост «перемен требуют наши сердца».

Вот, к примеру, Булат Ханов в журнале Сенчина «Авангард и традиция» зовет к новому Великому отказу, настаивает на том, что «надо вернуть в литературу идею разрыва с действительностью». И тут же пишет книжку, в которой считает необходимым отразить важный эпохальный момент недавнего увлечения крафтовым пивом.

Артемий Леонтьев, автор косноязычных поп-мэйнстримовых романов «Варшава, Элохим!», «Москва, Адонай!» надеется на «обновление», то есть дальнейшее литературное окукливание: давайте, говорит, сложнее, бессюжетнее, толстожурнальнее.

У молодых слова расходятся с делом. Во многом потому, что они не могут понять, каким образом даже правильные мысли могли бы быть соединены с действительностью. Это уже продукт десятилетий царящего у нас в литературе нигилизма.

Что же будет с теми, кто придут за ними?

Заря нигилизма сменится вечным полднем?

После такого начала можно и не продолжать, настолько все очевидно.

А ведь это действительно начало – цитата из самого первого романа Иличевского «Соляра» (он же «Нефть», он же «Мистер Нефть, друг»).

Автор совершает каминг-аут, и уже, вроде бы, нет смысла разоблачать его далее.

Все так, все романы Иличевского ни о чем.

Но разве не такова нынешняя отечественная литература? Поэтому недавний триумф в рамках «Большой книги» закономерен: Иличевский – лидер современной прозы, типичный представитель, выразивший суть российской словесности коротко и ясно уже в младых летах. «Сложно и ни о чем» – предмет и метод не только Иличевского, но и многих его коллег, особенно тех, что проходят по гильдии «интеллектуальной прозы». Но многим не удалось добиться таких успехов. Тот же собрат по «интеллекту» Шаров скорее известен, чем отмечен, а Иличевский и известен, и обласкан. Третье десятилетие на сцене – и все на первых ролях: премии и слава самого большого умника, мастера сложной прозы.

Невозможно понять, как так сложилось, что в нашей литературе ум стал сочетаться с писанием ни о чем. Версия имеется. Времена такие, черное стало белым.

Ничто влекло Иличевского всегда. С первых дней в прозе. Одержимость им присутствует почти в каждом романе. Все пронизано пустотой, утверждается в «Доме на Мещере», загадкой неживой материи («Матисс»), темным участком, который содержит самую важную информацию («Перс»). Даже Бог должен быть пустотой («Анархисты»), если он добрый, конечно. Вот и в «Чертеже Ньютона» герой, очередное намечтанное второе Я автора, задумывается о темной материи.

Иличевский последователен. Тяга к ничто у него не только заявлена, но и реализована на практике. Его романы, в сущности, и есть концентрированное ничто. Пробежав любую книгу, сразу после, уже с трудом вспомнишь было ли там что-то такое, ради чего стоило читать. Не вспомнишь и чем кончилось. Мелькали чудаки всех мастей, странные истории, экзотические места. Но что они, на что они? Нет, не помню.

Но ничто – это не пустота, а что-то вроде черной дыры, манящей неясности, некоего сокрытого иного. Какого, сказать прямо нельзя. Остается ходить вокруг и щупать, как слепой слона. Туманность и неопределенность становится у Иличевского методом изложения, оправданием его языковых взбрыкиваний, шокирующих читателя в ранних романах и утомляющих своей серостью, стертостью, обыкновенностью, унылостью в более поздних вещах.

У Иличевского происходящее, окружающее отображается неживыми словами, мертвым, ничего не говорящим антиматериальным языком. Он пытается синтезировать «научную» подачу с выморочной боллитровской «художественностью». Обычная ситуация для его прозы – длинные путаные натужные сравнения, обороты, что-то занудно описывающие, но не формирующие у читающего никакого внятного четкого образа. Полная безОбразность и тривиальное неумение, да и нежелание объяснять. «Чудо послоговых мычаний».

Иличевский раз за разом фальшивит, считая это стилем:

«Находя себя в ее близи (даже сейчас, о ней только вспоминая, я испытываю нечто вроде смыслового головокружения) легче всего почувствовать безосновательность своего собственного существования – это, как вирус, передается телу чувств». («Соляра»)