Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Это он почерпнул, судя по всему, у Бердяева. Оттуда же взялось и общее восприятие истории как падшего времени.

По логике это должно было бы значить, что всякая следующая за ним эпоха в той или иной степени не без греха, в том числе и столь возвеличиваемое Водолазкиным Средневековье. Но сердцу не прикажешь. И ловким движением клавиатуры Средневековье оказывается для автора эталоном почище всякой вечности, а Новое время – греховным, ибо слишком человеческим.

Все эти рассуждения отдают казуистикой и наводят уныние.

Но пройти мимо них невозможно. Уже здесь видно, что вся историософия Водолазкина стоит на произвольных и оттого шатких основах, сомнительных в религиозном плане утверждениях. Тут надо бы поправоверней, поортодоксальней, но под рукой и в памяти лишь наскоро прочитанный Бердяев, тоже любивший Средневековье.

Описываемая далее посредством подставных лиц, хронистов, история Острова, с самого начала оказывается лишена благодати, отрезана от вечности. Перед читателем не, как это принято для нормального религиозного сознания, трагедия блудного сына, рассказ о спасении, возвращении в Рай, овладении землей, а хаос, бред, насилие, сплошная игра страстей, беды – и вечное повторение всего вышеперечисленного.

Причина всему, понятное дело, обуреваемый страстями, слишком много мнящий о себе человек. А ведь он лишь пешка в большой игре. Движение истории задает не он, а фатальная пара – время и ритм.

Между тем из книги следует – лучше бы вообще ничего не было, вот тогда бы царили лепота и благодать. Историческое развитие, рассматриваемое в нормальной религиозной традиции как этап свободных исканий, внутренней борьбы и самопреодоления, взросления человечества, вынесенный в общественную жизнь, Водолазкиным оценивается не по-средневековому гуманистически, как жалкое мельтешение, сопровождающееся большим количеством человеческих жертв.

Сомнительным оказывается и гимн праведности, который, как можно было бы подумать, звучит в книге. Праведники – не более чем стоп-кран, аварийный сброс для человечества по пути к Апокалипсису. Применяются, когда становится невмочь. Такой особый религиозный спецназ, или группа камикадзе, или пингвины, которые вечно спешат на помощь, или бабушка (помните, как в старом мультфильме: «Ба-бу-шка!»).

Туда не всякого берут. «Таких не берут в космонавты!» А кого и по каким параметрам, даже не узнаем. Ну, епископов, наверное, князей. Тех, кто себя хорошо ведет и ждет, когда зазвучит свисток или тревожная кнопка на вызов.

Все это опять-таки очень непохоже на обычный религиозный стиль мышления – где ворота праведности открыты для всех: надо только заниматься духовной гимнастикой и вести духовно здоровый образ жизни.

Праведность рассматривается в книге не как свободный выбор и цель, достигаемая за счет усилий и божьей помощи, а как данность. Но другого себе Водолазкин при своей средневековой эстетике позволить и не может. Некоторые – святые. А другие – так.

Как ни крути, позиция Водолазкина оказывается принципиально антиисторической. Оправдание острова – осуждение истории. Более того, всякого движения и развития. Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать. И главных героев позитивной части книги, праведных Парфения и Ксению, отличает именно – это позитивное неделание.

Может быть, не зря выбор статуса персонажей (князья) таков – плотнику в отличие от князя трудно совсем ничем не заниматься. Он строит, а не консультирует собственный байопик в Париже, изредка появляясь на родине с призывом «Братва, не стреляйте друг друга!».

Вместе с человеческой историей Водолазкиным вполне логично отбрасывается всякая культура, она ведь продукт исторический. Нет истории веры, ее распространения. Вероучительство, судя по тексту, невозможно – «метать бисер перед свиньями». Но нет и никакого развития мышления, никакого подобия контовских трех стадий. Судя по тому сколь скептичен Водолазкин по отношению к исторической науке и причинно-следственным связям, связывающим исторические события в единую картину, толку в науке он тоже не находит.

Искусство малозначимо. Выражено не столько предметно, сколько самим методом. Это только на обложке написано роман. А на деле какой роман в современном нововременном смысле может быть в Средневековье?

Есть и еще аргументы. «Историю одного города» в самом начале вспоминали не зря. Времена республиканские и демократические подаются Водолазкиным в сниженных сатирических, гротескных тонах.

И, конечно, тут дело хорошо пойти не могло. Хотя бы потому, что сатира, гротеск как формы художественного оперирования действительностью совершенно неуместны в средневековом мировоззрении. То, что для нас художественный прием, условность, для него должно быть реальностью.

Есть и другое объяснение. Сатира требует от автора наличия идеала. И, как говорил Д. Николаев, «чем меньше, незначительнее идеал сатирика, тем мельче, незначительнее и его обличительная «продукция».

Любит Водолазкин все же не вечность, а старину, оттого и презирает день настоящий и завтрашний. И мечтает не о вечности, а о вечной старине. Идеалы же у Водолазкина, если присмотреться, шкурные: спасай себя, жизнь – высшая ценность, лучше жить на коленях, чем умереть стоя.

Суровым принципиальным христианством и не пахнет. Оно здесь душное, и задохнуться недолго.

Такую имеем и сатиру.

В «Оправдании острова» наблюдается обычная уже для современных книг ситуация, я отмечал ее в тексте о «Филэллине» Юзефовича – читатель сталкивается с авторской точкой зрения, спрятанной за персонажами – масками. Оценочный, субъективный подход к истории Водолазкиным громогласно осуждается, дескать, он – средневековый человек, предпочитает смотреть сверху. Но, скрывшись за летописцами, ведущими хронику островной жизни, тут же свободно, как запасной анонимный профиль в «Фейсбуке» пускается во все тяжкие.

То есть, заявляя о вреде человеческого подхода к истории, человеческой оценки, сам Водолазкин в книге только этим и занимается. Летописцы сменяются в книге один за другим, а «Оправдание острова» остается откровенно монологичным. Хронисты-органчики проигрывают мысли автора. Для взгляда сверху в этой книге автор слишком тенденциозен.

Однако пора переходить к финалу.

Мир погибнет, потому что человечество неисправимо.

Но разве в современной книге может быть плохой конец? Читатели расстроятся. Водолазкин подправил и тут.

Лишив человечество развития, Водолазкин вполне логично лишает его и финала. А между тем, это ведь самое главное – узнать с каким счетом все закончилось и кто перейдет на следующий последний уровень. Однако Водолазкин сулит нам одну сплошную дурную бесконечность. Как-то не по-христиански. Осуждая гуманизм, он чисто гуманистически предпочитает ужасному концу ужас без конца. Впрочем, и здесь нет честности. Получается, совсем как в детской книге: все устыдились и одумались.