Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

А вообще, все эти ложные посылы, которыми так славилась Советская власть, они что, настолько плохи? Всеобщее равенство и братство, оно что – постыдно? Я думал, что нет.

Возможность отдыхать на Кавказе и Крыму, не боясь быть зарезанным, да хотя бы в той же Прибалтике – это ужасно? Нет, конечно. Но чтобы эти факты, обычные для Советского Союза, выглядели враньем, ПГ вставляет красивые да правильные речи в уста влюбленного в Эльзе (та самая невинная, едва не изнасилованная эстоночка) русского парня. Павлика. Нет, это не случайность, нет, вы правы – Павлик, названный в честь Морозова, оказался предателем, наступил на неразвитую девичью грудь сапогом русской военщины, навел на ее благородных братьев (кол в живот – куда уж благородней) трусливую солдатню. Вот так, да.

Так, ничего ли я не забыл… Забыл! Конечно, забыл!! Ленечку забыл!! Я-то, старый дурак, жаловался на сюжетное истощение – нет, уверяю вас, в романе нет его! Автор берет и лихо вкручивает в повествование любимую «парашу» [3] Параша – не только отхожее место, но и непроверенный слух, сплетня. сотен поколений лагерников, времен Хитрова рынка и Грачевки, времен Кошко и малин Марьиной рощи, воспетой в тысячах жалостливых песен, обработанной Укроп Помидорычами во время чесаний пяток тем же Сенечкам и Ленечкам… историю про папу-прокурора. Не, не прокурора, берите выше. Ленечка – сыночек Хозяина. И заканчивает свою жизнь молодой жульман от маслины в горячее сердце, закрыв хозяйскую гагару. И – кап, кап – слезы на клавиатуру.

Дама, ну в самом деле, есть же интересней «параши». Я вот могу рассказать, какими стихами остановил Газетчик Балдоху, когда тот с Одноухим хотели устроить «темную» жирным «стрюкам» из Художественного – Станиславский там, Симов и прочие. А так же показать, где располагались там самая «хаза»… да вообще много чего могу. Но папа-прокурор – это такое фи, это такая бульварщина, что слов нет. Да что я. Могу посоветовать настоящего специалиста по блатной России – обращайтесь, кину «мастырку». Мне тут братва «цинканула», что за Ураном следует Сатурн, а там и Венера с Марсом? Обращайтесь. Напоследок – традиционно – авторские находки, лингвистические высоты, бездны стиля и прочее. Наслаждайтесь.

«…врезается в плоть, обросшую сытым жиром» – автор достоверно знает, чем сытый жир отличает от худого, голодного или истощенного жира. Знает, но молчит.

«…это были не русские, которые, как говорили, военнопленным взрезали животы и живьем сдирали кожу» – ну, без комментариев.

«Изо рта умирающего лезла кровавая пена, глаза выпучились, кишки опорожнились с треском» – говорю же – аппетитная, жизнеутверждающая книга. Особую пикантность придает то, что этак живописно умирающему зеку… свернули шею. А это мгновенная смерть. Видимо, и в ГУЛАГе были свои зомби.

«Из-за отсутствия необходимых компетенций» вот так читаешь книгу про урановый рудник – и вдруг вылезает менеджер в брючках-дудочках, кургузом пиджачишке и душащем фиолетовом галстуке. И начинает – а какие у вас компетенции? А какую целевую аудторию вы видите для своих книг? А коммерческий успех вашего кейса? А почему у вас такой лук?

Мда. Пора заканчивать, а то попаду в непонятное, а я, как битый литературный фраер, этого допустить не могу…

Стрюк – дореволюционная феня – гуляка при деньгах, зашедший в кабак или игровой притон (обычно совмещались)

Бивень – дурак.

По пояс деревянный – то же самое.

Укроп Помидорыч – презрительные лагерное название интеллигенции. Упоровцы – сторонники Ивана Упоры (Упорова), ссученого вора, взявшего власть в пересыльных тюрьмах Ванино.

Махновцы – именно махновцы, в прямом смысле.

Челюскинцы, Один на льдине, Ломом подпоясанный – битые фраера (бывалые зеки), дающие отпор и ворам, и сукам одинаково.

Мастырка – записка, сообщение.

Цинканули – сообщили.

П.С. Приношу извинения за избыток лагерного жаргона, но, как говорится, текст обязывает.

А. Иванов. Ненастье. М., Редакция Елены Шубиной, 2015

Писатель Алексей Иванов похож на бобра. Не внешне, разумеется, а взглядом на окружающий мир и литературными своими особенностями.

Некоторые критики восторженно называют его «литературным хамелеоном» – мол, Иванов такой переменчивый, такой разнообразный, каждая его новая книга это нечто совершенно новое… Мне это сравнение кажется несколько двусмысленным (наверное, испорчен чеховскими рассказами). Я все же настаиваю на нейтральном и даже в чем-то положительном бобре.

Обстоятельный, рачительный Иванов сооружает свои текстовые запруды по выверенному и вполне годному плану.

О пропившем глобус географе я читал давно, а относительно свежая книга «Несчастье» была у меня на слуху и, наконец, пред очами оказалась.

Вообще я человек слегка консервативный и люблю так называемую «радость узнавания». Мне даже понравилось, что я снова вижу знакомую бобровую запрудь, сделанную по прежнему образцу. Ну конечно – все тот же нескладный герой-недотыкомка (в одной книге у него смешная фамилия Служкин, а в другой – жалкая Неволин), все тот же жовиальный дружок его (носящий простецкую и крепкую фамилию Будкин, или залихватски-лиходейскую Лихолетов). Все те же семейные неурядицы, все те же древесно-стружечные диалоги и вымороченные ситуации. Справедливости ради, и все те же прекрасные описания природы и городских пейзажей – вот тут Иванов бесподобен. Красиво пишет. Иногда, правда, в ущерб смыслу подпустит красивостей… Но все равно заметно, что природу писатель любит.

Жаль, что он на ней, на матушке-природе, не останавливается и начинает писать про людскую жизнь.

У редко покидающего пределы своей запруды писателя-бобра Иванова знания о жизни людей своеобразные. Конечно, он знает, что люди – это такие существа, которые едят, пьют, разговаривают и всякое прочее делают. Но каким образом все это у людей происходит – у Иванова особые представления.

Иванов не одинок в своем несчастье незнания жизни. Есть множество авторов-космонавтов, для которых попытка описать выходящее за пределы их эмпирического опыта сродни выходу в открытое пространство без скафандра – с ожидаемым финалом.

Это может быть никому неизвестный автор, чья рукопись попала в редакцию самотеком. Вообще я люблю читать самотечные тексты – в каждом найдется что-нибудь поразительное. Вот, например, пишет автор про бездетную пару, решившую усыновить ребенка. Идут они в детдом, на экскурсию. А дальше: «мальчик им очень понравился, и, подписав какие-то бумаги, они забрали его к себе домой из детдома». До сих пор помню испытанное мной восхищение – так элегантно обходить сложности жизни дано не каждому…