Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Яхина умудряется не просто во всем подряд ошибаться, а упорствовать в ошибках. Если уж ей втемяшится, что револьвер у «красноордынца» Игнатова шестизарядный, так она и будет про это талдычить, разные примеры приводя: то тетеревов набил он «шесть штук, по количеству патронов в барабане», то прилюдно заряжает оружие, показывая каждый патрон и поясняя, кого он им застрелит, если что. Сначала два показал, потом вложил еще четыре.

Справедливости ради следует отметить, что слово «наган» не упоминается. Но никаким другим револьвером обычный «красноордынец» того времени не мог быть укомплектован. Во всяком случае, в шестизарядный «Кольт-Миротворец» у коменданта я не поверю.

Казалось бы – если было время постоять перед телячьим вагоном, должно найтись и время на пару кликов в поисковике. Зайти на форум любителей оружия, спросить знающих людей. В идеале – съездить с кем-нибудь в стрелковый клуб. Заодно, кстати, там втолкуют и насчет ружья, с которым ходят на белок и тетеревов, но из которого героиня романа влегкую укладывает медведя (причем держа ружье в руках первый раз в жизни).

А если уж и стоять перед телячьим вагоном, предаваясь сладким сценарно-литературным грезам о нелегкой судьбе ссыльных и переселенцев, то опосля следует все же очнуться, чтобы не писать, не приходя в сознание, о том, что «в пути и во время стоянок вагонную дверь разрешалось приоткрыть немного, а при въезде в населенные пункты полагалось запереть на два засова». Кем и кому разрешалось? Конвой разрешал подконвойным «приоткрывать дверь»?! А за чаем и беляшами для подопечных конвоиры не бегали на станциях?

С этими засовами авторесса еще добавит жару.

Там, видите ли, на одной из длительных стоянок случилось вот что: птичка решила свить гнездо под крышей вагона. А опереточный блатной решил птичку изловить и съесть. Вдруг раздался удар и грохот…

« Это Зулейха ударила длинной крепкой доской, вынутой из железных скоб на двери, по потолку вагона. Проводила пичужку глазами, вернула доску на место, отряхнула ладони».

Я впечатлен. Не столько спасением птички, сколько тем, что вагон ссыльных и переселенцев мог, по мнению авторессы, запираться изнутри засовами. Ну правильно: «наш вагон – наша крепость!» Хотим – откроем, а хотим – закроемся от всей чекистской напасти. А то достали уже, со своими беляшами, спать мешают, да и от чтения книжечки отвлекают…

Кстати, имея засовы и разрешение от конвоя «немного приоткрывать дверь во время движения», яхинские этапники легких путей не ищут и предпочитают засовами продолбить в потолке вагона дыру, чтобы вылезти на крышу и оттуда уже прыгать на полном ходу в манящую свободой и звездами ночь… Чекист Игнатов, отвечающий за весь поезд, получает за допущенный массовый побег лишь легкий устный нагоняй. О том, чтобы снять его с должности и наказать по всей строгости – и речи нет, ведь он нужен тексту для зарождения к нему любовных чувств у главной героини.

А известно, что миром правит Любовь – ну вот и обошлось все хорошо. Так в кино положено, в хорошем и правильном кино, которое для широких народных масс. Значит, и в книге так будет!

Вагон-теплушка нашей авторессе так пришелся по нраву, что она в нем своих героев, тех, что не рискнули сбежать, провозила по стране целых полгода. Полгода! Правда, с длительными стоянками, так что угля большевики пожгли в паровозе много, но не так, чтоб под крупное вредительство попасть. А безвылазно просидев в «теплушке» эти самые полгода, герои книги потом покидают ее, как покидаем мы дачный туалет – вышли и пошли по своим делам,

Вот люди, которых шесть месяцев в телячьем вагоне якобы мотало по всем ж\дорогам страны, слышат команду «Выходи-и-и-и!» и реагируют на происходящее:

« Что? Как? Это нам? Уже приехали? Не может быть… Никогда не был в Красноярске… Как вы думаете, нас оставят здесь или повезут дальше? Куда подевалась моя книга?.. Возможно, нас просто переселяют в другой состав?» .

Убедительный, глубокий, серьезный роман – не обманул Прилепин. Даже жаль, что его слова на обложку под словами Улицкой не поместили. Хорошо бы смотрелось.

Если склонной к кинокартинкам авторессе покажется что-то красивым и нужным – будьте уверены, все будет. Будет и фуражка красоваться на герое, который перед этим чуть не утонул в реке Ангаре – очевидно, выловят ее, высушат и будет герой постоянно ее то нахлобучивать, то поправлять. Потому что красиво же – чекист, фуражка…

Ну а как же. Яхина художественную деталь ценит не меньше меня.

Вот идет наша Зулейха на охоту, в чьем-то пиджаке. Пиджак будет описан подробно: «в крупную светлую клетку, с широченными плечами, двубортный». Но Яхина не будет Яхиной, если не вспомнит о том, что нужна еще более мелкая, но очень убедительная деталь. И вот неграмотная Зулейха отмечает на «блестящих темно-голубых пуговицах… мелкие непонятные буковки хороводом: Lucien Lelong, Paris» .

Русская-то азбука ей, помните, интуитивно понятна – она читает любые надписи без проблем. А вот пуговичные буковки – это другое совсем, они непонятны, при этом она их все разбирает и нам сообщает.

Одно радует, что авторесса не всучила в руки своей героини китайский термосок с веселым хороводом иероглифов на крышечке: 高质量保温杯，中国制造.

А могла бы и дать ей почитать. Для детали и глубокой убедительности.

Несмотря на все перечисленное выше, нельзя сказать, что роман Яхиной однозначно плох. Есть в нем и весьма хорошие эпизоды.

Самая удачная и интересная часть текста – это «таежная». Сибирская робинзонада, выживание в условиях суровой природы и без привезенных с собой ресурсов. Вот в этой части наконец-то раскрывается на некоторое время способность Яхиной создать бодренький текст в жанре приключенческой беллетристики. Несмотря на многочисленные несуразности и огрехи и тут (без них Яхина писать не умеет – слишком трепетно относится к написанному собой и переписывать текст по десять раз, как советовал авторам Максим Горький, а так же изучать жизнь на практике она не хочет), читать становится интересно и на небольшое время герои книги вдруг оказываются живыми, пусть и не особо достоверными – но приключенческий жанр позволяет вольности, поэтому не будем излишне строги.

Но и эту, самую удачную часть текста Яхина умудряется испортить. Например, легендой о птице Семруг. Зулейха, ранее умевшая изрекать лишь короткие бытовые фразы и вдруг заговорившая высоким штилем, рассказывает сыну нелепую в своей протезной претензии на «красивость и смысл» историю. Авторесса делает прыжок к роялю в кустах – Зулейха, мол, рассказывала легенду «так, как выучила в детстве от отца, слово в слово». Поэтому героиня и шпарит высоким слогом: « блистательно красив» «подножие вожделенной горы», «остались лежать бездыханными», «чей ум не был пытлив» … В виде художественного приема, показывающего открытие глаз героини и ее развитие, это не канает – оттарабанив вложенную ей в уста легенду, Зулейха облегченно вздохнет и вернется к своей обычной манере говорения, которая разве что самую малость сложнее возгласов «Абырвалг!», «Примус!» и «Москвошвея!»