Анатолий Квашин - Пара слов

Заумь Хармса значительно отличается от поэзии предшественников. В его творчестве мы не найдем чисто фонетических стихотворений, как, например, у Крученых, или т.н. «чистой зауми» 7 7 Там же, с. 17. , хотя, конечно, фонетическая заумь иногда присутствует в текстах Хармса (Ж.-Ф. Жаккар приводит в качестве примера стихотворение «Сек», в котором, по мнению ученого, фонетика выполняет конкретную звукоподражательную функцию). Нельзя игнорировать тот факт, что для Хармса всегда был важен фонетический облик стихотворения, они предназначались для чтения вслух – поэтому в его поэтических текстах часто можно встретить тщательно расставленные ударения. Но внешней структуре языка (фонетике, графике и – иногда – морфологии) такое внимание уделяется лишь постольку, поскольку она может влиять на внутреннюю структуру языка – смыслы. Ж.-Ф. Жаккар сформулировал это так: «…благодаря ориентации на фонетику можно освободиться от железного ошейника значений, чтобы войти в область смысла» 8 8 Там же, с. 22. .

Как известно, футуристы противопоставляли заумный язык языку разумному, рациональному и закостенелому, а потому – неспособному правдиво выразить реалии «текучего» мира. Именно в таком ключе – битвы со смыслами разумного языка, также закостенелыми, а, следовательно, ложными – и стоит воспринимать заумь Хармса, причем не только его фонетические опыты, но и заумь семантическую, возникающую при столкновении смыслов «обыкновенных» слов. Бессмысленные, с точки зрения разума, сочетания слов разбивают мертвые – застывшие – смыслы и рождают новые, «текучие».

С «текучестью» у Хармса тесно связана тема воды, как отмечает Ж.-Ф. Жаккар, анализируя поэму «Месть» (1930) и стихотворение «Вода и Хню» (1931) 9 9 Там же, с. 50-59. . В обоих текстах тема воды связана с божественным началом. В «Мести» из воды «воскресают» архангелы, «вода» заумного языка писателей противопоставляется огню смысла, уничтожающего дрова слов. Интересно заметить, что бог в этом произведении также говорит на заумном – текучем – языке, а дьявол, наоборот, не знает текучести и стремится «запереть» воду в стаканах. В стихотворении «Вода и Хню» вода обладает даром всеведения: «здесь» она может говорить о том, что находится «там», «за поворотом», у ангельских врат. Ж.-Ф. Жаккар отмечает по этому поводу: «И так же, как надо увидеть происходящее «за поворотом», потому что именно там открываются врата небес, надо понять то, что находится «за умом», понять божественное, а чтобы это выразить, надо писать текуче» 10 10 Там же, с. 56. . Такая текучесть языка и мышления позволяет поэту постигнуть то, что находится по ту сторону разума, то есть по ту сторону смыслов. Для Хармса по ту сторону смысла – «за поворотом» – есть смысл, и это – Бог 11 11 Жаккар Ж.-Ф.. Даниил Хармс и конец русского авангарда / Пер. с фр. Φ.А. Перовской. – СПб., 1995 – с.60. .

Далее следует – вслед за все тем же Ж.-Ф. Жаккаром – привести цитату из сборника А. Крученых «Ожирение роз» (1919): «Ранее было: разумное или безумное; мы даем третье – заумное, – творчески претворяющее и преодолевающее их. Заумное, берущее все творческие ценности у безумия (почему и слова почти сходны), кроме его беспомощности – болезни. Заумь перехитрила… ». Таким образом, заумный язык, притворяющийся безумным, необходимый поэту для описания сферы божественного , находящегося по ту сторону разума, весьма схож с глоссолалией(«словеса мутны») юродивого.

Кроме того, А. Крученых в «Декларации заумного слова» (1923) причислял к зауми песенную, заговорную и наговорную магию 12 12 Кручёных А. Декларация заумного слова // Кручёных А. Кукиш прошлякам: Фактура слова. Сдвигология русского стиха. Апокалипсис в русской литературе / Сост. С. Кудрявцев; Вступ. ст. Г. Н. Айги; Прим. А. Т. Никитаев. М.; Таллинн: Гилея, 1992.– с. 46. , а В. Хлебников писал, что «в заклинаниях, заговорах заумный язык господствует и вытесняет разумный, доказывает, что у него особая власть над сознанием, особые права на жизнь» 13 13 Хлебников В.В. Наша основа. // Хлебников В. Творения / Сост., подгот. текста и коммент. В. П. Григорьева и А. Е. Парниса; Общ. ред. и вступ. сл. М. Я. Полякова. – М.: Сов. писатель, 1986. – с. 628. . Подобное отношение к слову – как орудию магического ритуала – было свойственно Хармсу в полной мере. Однако для Хармса божественное и магическое не противопоставлены друг другу, но совмещаются через сферу эстетического, то есть сферу поэтического слова. Поэтическое творчество Хармса, которое возможно трактовать как своего рода цепь магических ритуалов, при более близком рассмотрении оказываются пронизано божественными – и даже христианскими – мотивами. Ниже мы рассмотрим эту особенность творчества Д.И. Хармса подробнее. Теперь же необходимо сказать несколько слов об основных понятиях хармсовской философии и поэтики, которые потребуются нам для непосредственного анализа текстов.

Помимо чисто литературных произведений, в творческом наследии Хармса имеется также несколько философских (или квази философских) работ («О времени, о пространстве, о существовании», «О круге», «Ноль и нуль», «О кресте», «О ипостаси» и проч.), в которых поэт описал некоторые особенности своего мировоззрения, которое формировалось в кругу «чинарей» 14 14 Напомним, что к кружку «чинарей», кроме Хармса, принадлежали А.И. Введенский, Я.С. Друскин, Л.С. Липавский и Н.М. Олейников. отчасти под влиянием старших современников (К.С. Малевича, Н.О. Лосского и проч.), отчасти в ходе разговоров между самими «чинарями» 15 15 См., например, Липавский Л.С. Разговоры / Публикация и комментарии А. Герасимовой // Логос, №4, 1993 – с. 7-75. . В результате регулярного близкого общения в среде «чинарей» была выработана своя специфичная философско-языковая картина мира, общая практически для всех участников кружка (хотя, разумеется, были небольшие различия в терминологии и самом толковании некоторых понятий). Однако, несмотря на огромного количество совпадений в работах Д. И. Хармса и Я. С. Друскина, в данной работе мы ограничимся рассмотрением только хармсовских трактатов.

Рассматриваемые понятия будут использованы нами в дальнейшем в качестве своеобразных «ключей» для интерпретации текстов Хармса. Мы осознаем уязвимость подобного подхода (практически все трактаты написаны несколько позже анализируемых нами произведений), однако, расценивая творчество Д.И. Хармса как нечто цельное, «текучее», считаем подобный подход правомерным. Конечно, наше толкование основных терминов хармсовской философии, где мы сочли это возможным, будет опираться на работы предшественников, но основной упор будет сделан на самих текстах Хармса.