Елена Пестерева - Инстинкт просвещения

«Плюсовая поэзия» (Вологда, 2011, 2012, 2013), в которой, к слову, никто никому ничего не оплачивает, прибавила к моей жизни Ирину Каренину, Лету Югай, Андрея Пермякова, Ольгу Сульчинскую (вот же мало нам было Москвы, чтобы познакомиться), Марию Маркову, Андрея Таюшева и – совсем неожиданно и бесценно – Алексея Колчева. Так случайно совпало, что в 2012 году с ним и Ольгой я возвращалась в одном купе и немножко разговаривала, раз уж попутчики, и много согласно молчала. Через год он умер. За 2013 он успел собрать, издать и презентовать в родной Рязани и Москве три поэтические книги, но расслышала я его в Вологде, на Вечере брутальной поэзии, или как-то так называлось. Может быть, по этому стиху:

– а может быть, вот по этому:

Теперь уже не вспомнить. На вечерах памяти и в некрологах чуть не каждый сказал о молчаливом взаимопонимании, возникавшем почти сразу. Возможно, именно том, несколько часов которого мне нежданно досталось в поезде Вологда-Москва.

Еще были «Яблочный спас» (Палех, 2010), Хлебниковский фестиваль (Казань-Елабуга, 2012), «Провинция у моря» (Одес-са-Ильичевск, 2013), М8 (Вологда, 2014), КУБ (Красноярск, 2014) и Ландшафтный фестиваль поэзии (Эстония, 2014). Хлебниковский познакомил с Сергеем Бирюковым и Амарсаной Улзытуе-вым, Тартуский – с Яном Каплинским. Волошинского фестиваля, Литературрентгена и Львовского книжного форума в моей жизни не было, но, думаю, там прекрасно. Особенно жаль Львова – родина есть родина.

Да, чем глубже в лес, тем меньше новых имен. И радость неофита тускнеет, и воспринимать на слух устаю, и нового остается все меньше. Может, пора ходить на мероприятия «для тех, кому до 20», вдруг там племя молодое, незнакомое народилось.

В Красноярском крае есть города Ачинск и Назарово. Между ними 50 километров, до Красноярска примерно 200. Мы читали и в одном, и в другом, в Ачинске в 12–00, а в Назарове – в 16–00. В библиотеке Ачинска я подслушала диалог:

– А вы чего приехали?

– Поэтов послушать…

– А так они же и у вас в Назарове сегодня выступают, в 16 часов! Вы не знали?

– Почему же не знали. Знали. Просто хочется два раза послушать.

Примерно то же самое было в Усть-Орде – приехали все районные библиотекарши, послушать и книжек купить. Кажется, я снова о том, нужны ли мы России. Кажется, провинциальные библиотеки – единственное место, где ощутить свою нужность можно столь полно. Да, мне дважды случалось ехать аж до Киева, чтобы послушать Алексея Цветкова. Но, кроме библиотекарш, на поэтических фестивалях мне никто не признавался, что тоже приехал за стихами.

Лuterramypa, 14 октября 2014

Эти пять сборников стихотворений я привезла с красноярского поэтического фестиваля КУБ («Книга. Ум. Будущее») в чемодане – и это единственная причина составить рубрику «Тристих» именно из них.

Когда-то я хотела написать рецензию на «Носителя языка» Дмитрия Мурзина – и не написала. Потом автор собрал «Клиническую жизнь», я снова собиралась, и даже пообещала, и снова не написала ничего. Теперь начну с последнего по времени сборника, чтобы как-то объясниться и оправдаться.

В «Бенгальской воде», изданной московским «Вест-Консал-тингом», много старых и даже совсем старых стихов, то есть это избранное. Надо сказать, предыдущие два сборника тоже были избранным – раз в пять лет Мурзин собирает книгу заново, и хорошо бы посмотреть, сравнить, какие стихи остаются, какие – уходят. «Бенгальская вода» имеет трехчастную структуру. Первая часть – очень условно – любовная лирика, вторая – гражданская, третья объединяет стихи нетрадиционной для Мурзина формы. Прежние сборники, к слову сказать, тоже были трехчастными, но составленными по другому принципу и тоже носили синие обложки. В третьей части «Бенгальской воды» есть несколько верлибров, несколько хокку и сонетов, один большой и удачный цикл «Рыбный день» и звуковые вариации в духе «Политех, палисад, полицай, / Медведей, лицедей, порицай».

Обычно же лирика Мурзина ничего подобного не предполагает, стихи силлабо-тонические, ритмы простые, только строфика разнообразна, и держатся они на неизъяснимой словами высокой тоске, грустной иронии и парадоксальной и афористичной мысли: «Музыка звучит издалека, / Только та, что нравится и снится, / Только та, что освещает лица – / и не разгоняет облака», «Грибоедов на арбе / Едет Пушкина встречать». Впрочем, эти приводимые в доказательство высокой тоски цитаты – из стихотворений десятилетней давности. «Аз есмь региональный компонент. / Меня всего теперь изучат в школе» – самоаттесто-вывался автор раньше. И мне жаль, что в новых стихах неизъяснимого все меньше, и вместо прежних сложных и многослойных игр: «У меня посередке сибирских руд / Если что остается, так это терпенье» появляется прямое высказывание: «Но пахнет сибирскою нефтью / Мой стол и одежда моя» и «Мужчина в самом закате сил / Милостыню просил», и строчка «Некуда бежать молоку», выводящая стихотворение на совершенно иной уровень, тут же гасится финальной «Некуда идти старику». И, видимо, это не случайность: Мурзин теперь сознательно пишет так – линейно и однозначно. Потому что фокус начать стихотворение за упокой и закончить его за здравие ему известен, как никому другому, и этот прием приковывания читательского внимания – говорить ни о чем, просто так, а потом одним движением обратить слова-в-столбик в пронзительную лирику – применялся им многократно и блистательно:

От «роковой звезды» (когда кажется, что стихотворение совсем пропало) до внезапной «ласковой бирюзы» (это ведь она все спасает?) – полвдоха. Именно этого разлома, этого обманутого ожидания, этого прыжка из-под купола с чудесным спасением и новым взлетом под купол в новых стихах почти нет. Почему, зачем? Я не нашла объяснения.

Две книжки вышли весной в московской «Воймеге»: «Другими словами» Артема Морса и «Отблески на холме» Светланы Михеевой.

Артем Морс – финалист нестоличной поэтической молодежной премии «ЛитератуРРентген» (2006) и лонглистер «Дебюта» (2007), первая книжка издана в Иркутске в 2006-м и называлась «Из этого темнеющего сада». «Другими словами» – тоненький сборник мужской лирики о том, как «жили-были / в одной квартире / человек-дерево / человек-яблоко / и человек-змея», «играли в войнушку, курили втихушку за домом» и «разговаривали о Бодлере, Сезанне, Сартре», и «больше других мог выпить человек по имени Глеб, никто не работал, но деньги почему-то были», а в конце все умерли и не страшно. Немного Олега Чухонцева («Мы пили когда-то, теперь мы посуду сдаем»), немного Тютчева (то мелькнет прямая цитата, то слова «и дух твой отлетит / и взор его несмелый / печально оглядит / безжизненное тело» Морса напомнят «Как духи смотрят с высоты / На ими брошенное тело» Тютчева, то какие-то типично тютчевские покровы, завесы, пелена и марево, отделяющие этот мир от иного, потустороннего, так что Тютчева, пожалуй, даже много) и немного Петра Мамонова или, может быть, Шиша Брянского.